I`m not kind. Just polite.
Анна Штайн,
Amarga,
Lieth,
это вам.
Девятихвостая, спасибо!
- 1 -
1.
Энно неосторожно тряхнул головой - внутри черепа перекатилась с места на место дюжина свинцовых шариков, больно ударив в виски - и, застонав, поднялся.
- Ты куда, командир? - Сехио посмотрел на кузена стеклянным взглядом.
Ну вот как такие глаза - из темно-лиловой лейской эмали - вообще могут что-то выражать? Тем более - неодобрение?..
Энно ладонью пригладил всклокоченные волосы, одернул измятую рубашку. Поискал себя в зеркале, нашел там синюю после трех с половиной суток пьянки обезьяну: щетина, круги вокруг глаз, обведенные выцветшим пурпуром губы... а это уже не баир*, это кто-то три бутылки черного припер, убить поганую тварь, с одного баира бы так плохо не было.
- Пойду... проветрюсь.
Бессильное бешенство, в котором он начинал эту пьянку, переплавилось в прохладную, штопором завернувшуюся где-то в потрохах тоску. Четыре дня назад он сдал личное оружие и подписал какой-то фигов лист, где многословно излагались его несуществующие мирные намерения, а сразу после этого господина графа ди Мерсина поймал в коридоре благородный фьеро диа Кесада, взял под локоть и твердой рукой направил к ближайшему кабаку.
Где они с Сехио и надрались до волосатых кактусов.
По древнему городу гулял ветер, пахло ранней весной: талым снегом, сырой землей и бензином. На него смотрели - кто настороженно, кто сочувственно, а кто и понимающе, - но подойти и напомнить, что синим обезьянам не место на улицах мирной Мельчиоры, почему-то никто так и не собрался.
В парикмахерской на углу темноглазая девушка с короткими, прижатыми обручем кудряшками привела его к человеческому облику, и в парк - маленький городской парк при Каса-диа-Эстрелера - пришел уже относительно приличный отставной военный, пусть и разящий чудовищным баиро-винным выхлопом.
Деревья стояли голые и мокрые, под ногами хрустел грязной коркой и рассыпался крупитчатый, доживающий последние дни снег; Энно шагал по дорожкам, выложенным серо-зеленым узором перемежающихся зигзагов, слушал, как счастливо заливается пернатый народ, и не думая принимать во внимание недавнюю позорную капитуляцию... Еще каких-то четыре года назад он ходил по этим дорожкам с Арацели, ослепительной, хохочущей над его глупыми влюбленными шутками и знать не знающей еще Сехио Элиджи диа Кесада... И не было тогда никакой войны, никаких “взлет-посадка”, никакого хрипа в наушниках, пробивающегося сквозь скрежет помех...
- Фьеро! фьеро, купите дагетту, - голос, нарушивший его невеселую рассеянность, был по-старчески сух и по-певчески звонок.
Он, оказывается, успел пройти обе аллеи и машинально повернуть возле “некроманта”; “некромантом” в народе звался памятник, который по замыслу скульптора изображал врача, поражающего чуму, а на деле величественный старик в балахоне держал увенчанный змеями посох так, словно выкликал своего противника, скелетообразного карлика, из могилы.
На облицованном камнем постаменте, на самом краю, раскинулась небольшая выставка-продажа: две круглые пиалы “в шимхизском стиле”, фарфоровая далла** без ручки, пригоршня разрозненных бусин в миниатюрной медной чашке с незатейливой чеканкой, маленькие туфли-лодочки - на девочку-подростка, с полдюжины потрепанных книг, три кружевных воротничка, лакированный, кое-где треснувший на сгибах пояс и та самая “дагетта” - кинжал-абехо, тусклый, с пластмассовой рукоятью и пятнистым от времени клинком. К абехо прилагались ножны - когда-то аляповато-праздничные, из ярко-алого шелка с золотым “шимхизским” узором, а сейчас такие же тусклые и затертые.
Сувенир, игрушка.
Из тех, что и сейчас парными наборами продают в лавках, выдавая за “оружие славных времен”.
- Купите дагетту, фьеро, - снова предложила старушка в синем шерстяном чехле: кажется, ее пальто изначально шили на столб, на столб же и примеряли.
А носить пришлось человеку.
Энно покачал головой и, чтобы не обижать прямым отказом, взял первую попавшуюся книгу - “Четыре ноты для морской флейты”. С обложки, оседлав гребень волны, скалился причудливый морской змей - по-рыбьи тупорылый, с акульим рядом мелких игольчатых зубов, расписной - хоть сейчас в аквариум: алый нос, лиловая кромка губы и того же оттенка растопыренный грудной плавник, волей неведомого иллюстратора помещенный твари почти на затылок. Многочисленные колючие наросты по нижней губе и длинный, толстый, похожий на щупальце какого-то неудачника язык дополняли картину.
Прямо перед морским змеем стоял, держа на ладони бирюзовое пламя, кто-то из морских фьеннес: плавники где можно и где не нужно, колючки повсюду, как у морского ежа, и хищная улыбочка на узком лице. Тварь Энно мысленно одобрил: как раз примерно так он эту пакость себе и представлял.
Открыл, полистал желтые, со старым еще типографским шрифтом, страницы: сборник, что ли? Название ничем не отзывалось в памяти, но мало ли что там не отзывалось... В их семье любителем чтива значился не он, это Бартеломе и Элетери вечно приходилось доставать из самых недр библиотеки.
Привычно, неотвязно заныло в груди: Элло погиб в самом начале, одним из первых. А Красный город потом все равно пришлось сдать...
- Сколько? - чтобы только отвлечься спросил он.
- Два сестино. А вот, смотрите, еще есть...
- Нет-нет, - торопливо прервал ее Энно, опасаясь навязчиво-жалостной старушечьей рекламы. - Вот, возьмите... Всего вам хорошего, м’эстра.
В кармане нашлась скрученная только что не жгутом бумажка в пять сестино; сунул ее в сморщенную ладонь, отмахнулся - сдачи не надо! - и пошел дальше, листая на ходу нежданное приобретение.
Взгляд выхватывал то обрывки диалогов, то стихи, то какие-то описания; под пальцами внезапно встопорщилась полуоторванная страница, Энно разгладил желтую бумагу, вчитался.
“...говорили потом, что принц-Звезда провел однажды ночь под кровлей их дома в тот самый год, когда ее мать вышла за Берто из Нуавы; и говорили еще, что не от Берто был тяжелый неуступчивый нрав Ициар, не от Берто - серебристые ее локоны, легкие и густые, как пряди белого тростника, что растет на солончаках...”
Любовный роман.
В любое другое время вердикт был бы окончательным и не подлежащим пересмотру, но Энно было нелепо, неловко, непривычно в этом мирном - замирённом - городе; в городе, где было слишком много мальчишек со злыми глазами, усталых, все еще ждущих писем и новостей женщин и отставных военных - таких, как он сам.
“Взлет-посадка”, и хрип в наушниках, и надсадный вой сбоящего двигателя - все это было только вчера. Фьеро ди Альбар была тесна весенняя Мельчиора.
Любовный роман? Черт с ним... пусть будет любовный роман...
* баир - коньяк
** далла - джезва
“...вышло так, что сэн Майрэ, сын лорда Себрейна, охотился в тех краях, и ночь застала его на побережье. Начинался шторм, но люди его отыскали славное место в скалах, где не гас костер и злые лезвия ветра разбивались о гранитный козырек; охотники пили горячее вино, весело врали о странах, где ни один из них не бывал, и о дичи, которой ни один из них не видел, и на краткий миг сэну Майрэ в грохоте разбивающихся о скалы волн почудился обрывок песни.
Майрэ Альмендра, доблестный сэн, слава турниров и гордость своего отца, был пьян о ту пору. Хуже того - он был почти пьян; вино утолило его осторожность, умалило обычную холодность его расчета, а смех друзей в одночасье сделал непереносимой тоску, с которой сэн Майрэ появился на свет. С давних пор его тоска, как белый тростник, что питается солью и солнцем, росла вместе с ним, и мало кто знал о ней. Говорят, прокляла его отца ведьма из Къэто Рохо. А еще говорят, матушка его в юности зналась с Холодным народом...”
Споткнулся, едва не выронив книжку, выправился - и с некоторым недоумением огляделся: с чего бы его занесло в эти глухие места? Уж не привычка, в самом деле - он мало бывал в этой части парка, в самом дальнем его закоулке. Случалось, на этих тихих полянах и по сей день горячие головы выясняли, чья правда удержится на острие ножа, а чья - соскользнет. Точнее... Энно тряхнул головой, возвращая себя к реальности.
Какие, к черту, горячие головы?
Энриссе Райнер, бывший капитан Пятой и бывший же командир Второй, сильно сомневался, что в ближайшее время кому-то захочется тратить силы на такую чушь.
Хотя... потянуло же его читать любовный роман?
Вокруг обтекали сладким весенним соком серебристые клены и бархатные лейские липы, ветер трогал безлистные еще ветви буйно разросшегося царфатского жасмина. Еще месяц - и всё будет в темно-алых, пламенно-ярких цветах.
Словно и не было ничего...
Снега здесь было больше, он хрустел и рассыпался под сапогами; дорожку Энно находил всё больше чутьем и смутной памятью, и когда очередной поворот вывел его не к озеру, а к беседке, за которой начиналась аллея принцессы Констансы, не удивился.
Удивился другому: сумрачная аллея пестрела выцветшими от непогоды и старости, но еще не утратившими веселости павильонами: карусели с алыми и белыми деревянными лошадками, с морскими змеями и рыбами, с обычными сиденьями, к которым полагалось пристегиваться узким, на тяжелом железном карабине, ремешком. Чуть дальше виднелся высокий шест с зонтиком-распоркой на самом верху; когда такой шест раскручивался, свисавшие с распорки сиденья на длинных прочных цепях разлетались во все стороны и, гудя ветром в звеньях, крутились высоко-высоко, почти задевая кроны деревьев... Недоверчиво усмехаясь своим детским воспоминаниям, Энно подошел ближе.
Железная калитка, через которую полагалось пропускать посетителей по очереди, была закрыта на внушительного вида висячий замок. Невысокую оградку, конечно, ничто не мешало попросту перешагнуть, но зачем? Что изменится? Ему давно не семь лет, чтобы неистово клянчить у фьеры Марии “еще один разочек, вот только один-совсем-единственный”...
- М’эстро смотрит или м’эстро катается? - насмешливо спросили его сзади.
А?..
По-лейски смуглый, тонкокостный и светловолосый мужчина - не старый еще, но какой-то болезненно перекошенный, словно подвернул когда-то ногу, да так и не выправил, - щурясь, смотрел на Энно. Молчал, ждал ответа на заданный в шутку вопрос.
- А что... - неуверенно удивился Энриссе Райнер, - работает?
- Ясноморе, работает, - хмыкнул тот.
- А чего ж закрыто?..
- Так нету никого, чего зря аппарат гонять?
- А...
Энно оглянулся через плечо на “Солнышко”, почувствовал себя идиотом...
- И что, можно?
- Можно, отчего нельзя. Три сестино. Так что, запускать?
- Запускайте, - Энно зашарил по карманам в поисках мелочи, а смотритель уже скрылся в деревянной будке с полосатым верхом.
В недрах железного паука что-то глухо скрежетнуло, леец выбрался из своего логова и, все так же припадая на правую ногу, подошел и отомкнул замок.
- Проходите, фьеро.
Фьеро. Рассмотрел перстень? Да какая разница...
Энно повертел в руках книжку, сунул во внутренний карман куртки и протянул смотрителю бумажку в четыре сесты: меньше не нашлось.
- Это ж сколько вас катать? - хмыкнул тот, расправляя и складывая деньги. - Сколько сдачи давать?
- Не надо сдачи, - отмахнулся Энно и зашагал по крупитчатому снегу к ближайшему сиденью.
Сел, повозился с отсыревшим ремнем, застегнул карабин.
Сухой металлический щелчок отозвался болезненно-ярким, детским предвкушением; в тот же миг вся железная громада “Солнышка” толчком стронулась с места, качнулась, застыла - и начала медленно, со скрежетом раскручиваться.
В лицо ударил сырой и холодный весенний ветер, и отчего-то разом стало легче.
“...петляющей в скалах тропой он спустился к самому морю, что умеряло свою страсть, разбиваясь о гряду отдаленных утесов, но даже усмиренное, бросалось на скалы с яростью стаи гончих.
Там он остановился, глядя на вспененную воду, где могучие, как туры, водяные валы сшибались лбами в ловушке мелководья, и искал знака о том, как ему поступить.
Он был добрым сыном, сэн Майрэ.
Но не лежало его сердце к дочери лорда Альмы Корморана, с которой он был сговорен в знак прекращения давней вражды.
Говорили, что она добрая девушка и станет хорошей хозяйкой. Говорили, что у нее темно-золотые косы, в которые она вплетает жемчужные нити. Еще говорили, что два ее брата рассорились с отцом оттого, что тот выдает Рут за Майрэ из Миндального ущелья...”
Ветер упруго бил в лицо, холодными струйками разбивал на пряди волосы; впервые за последние несколько месяцев было почти хорошо - спокойно и пусто. Энриссе Райнер, второй сын Райнера Майри ди Альбар, думал о рыцаре с хорошим, правильным именем, о том, как тот нес по тропе девицу с русалочьими косами, которую море швырнуло ему под ноги вперемешку с обломками рыбачьей лодки, о том, что там, на обороте страницы, докуда он еще не дочитал, они непременно встретятся глазами и полюбят друг друга - и было спокойно и пусто, словно выдуло из него и дым, и чад, и хрип в наушниках.
И бессильную ярость.
И черную гниль бесславной капитуляции.
И даже кислый привкус пренебрежительного почтения, с каким смотрел сквозь Энно тот подтянутый хлыщ в форме Кептрийской Республики...
- ...фьеро Энриссе! Фьеро Энриссе!
Сентио?
И как только отыскал?..
Бездумную лень прогнала шевельнувшаяся тревога: если Вессенти - вон как раз добежал до ограды и что-то объясняет смотрителю - так спешил... не случилось ли чего?
Леец тем временем кивнул и по-крабьи шустро уковылял в свою будку; стремительная сила, что держала сиденье вровень с древесными кронами, пошла на убыль, потом сильно тряхнуло - и вскоре под ногами замелькал рыхлый полупрозрачный снег в темных оспинах грязи.
- Сентио? - въевшаяся в кости привычка заставила подтянуться и расправить плечи, а мерзкий холодок уже вползал под ребра уверенностью: случилось.
- Фьеро Энриссе... - пазанте запнулся было, но тут же продолжил. - Ваш отец... Его Величество...
- Что? - выдохнул Энно.
- В Сент-Илли. Сердце.
Черт.
- Ты на машине? Где?
- Взял вашего “ланнера”, у фонтанов стоит.
Так какого хера мы все еще здесь?!
Энно медленно выдохнул, принуждая себя держаться ровно.
- Идем.
На похороны - скромные тихие похороны, отец был бы доволен: только близкие и друзья; он никогда не любил толпу - не пришел Бартеломе. Не пришел и никого не прислал, и только по завершению ритуала к могиле подошли Алесси и Кресенте, его пазантес: положили венок и двумя тихими тенями просочились поближе к Ее Величеству фьере Иселье.
- Сеньор просит прощения, м’рэйна.
- С ним все благополучно.
- Сломалась машина.
Где-то в глубине души шевельнула плавниками чешуйчатая туша дурного предчувствия: пазантес старшего брата врали. Врали очень осторожно, со всем почтением, но...
Матушка, вне всяких сомнений, слышала это вранье не хуже него и только кивнула, ничем не выказывая ни тревоги, ни недовольства:
- Энриссе, Мариан, проводите меня. Алесси, вы тоже - окажите мне такую любезность.
- Как вам будет угодно, м’рэйна, - поклонился пазанте.
Темно-серый - никаких знаков отличия - “ланнер” сглотнул четырех пассажиров, клацнул дверцами и мягко покатил по тихой аллее прочь от Каса-дель-Аргенти. Лаково-черная машина охраны шла следом.
- Я вас слушаю, Алесси, - нарушила молчание фьера Иселья, когда машина выкатилась с шуршащей гравием парковой дороги на гладкое полотно шоссе и увеличила скорость.
Лессио перестал изучать игру света в своем перстне и поднял взгляд:
- Машину обстреляли, м’рейна. Сеньор не пострадал. Зацепило м’эстро Руи, сейчас он, наверное, в больнице уже.
- Вы не врете мне, Алесси?
- Ни в коем случае, м’рейна. У сеньора ссадина на лбу и голова болит, он не хотел появляться в таком виде в Каса-дель-Аргенти.
- И где он сейчас?
- У м’эстры Мэлла.
Морщинка меж бровей Ее Величества стала заметнее.
- Ясно.
...и еще ясно, что к сыну она не поедет, как бы ни гнала ее тревога за Ломе.
Не к Марите Мэлла. Королевы не наносят визиты шлюхам, если только тех не приютила богадельня.
Случайность? Расчет?
Лессио же сидел ровно и смотрел прямо, соперничая в сем высоком искусстве с котом своей старшей сестры.
- 2 -
2.
“Только под утро очнулась та, которую веселые друзья сэна Майрэ за глаза окрестили Морским подарком. Очнулась, но слишком была слаба, чтобы говорить громко, и добрый сэн сам склонился к ее тихим, как шелест рассветного прибоя, словам.
В этот же час тяжелое предчувствие - счастья ли, беды ли или вовсе перелома судьбы - жгучим лезвием вошло в его душу и рассекло ее надвое, потому что смертные глупы, глухи и боязливы и не умеют различать голос своего сердца. Оттого и мечутся всю жизнь, взыскуя счастья и редко его находя. Оттого и ломают мир под себя, и себя ломают, но и тогда не бывает им покоя.
Не был сэн Майрэ ни глуп, ни боязлив, но был он рыцарем и сыном рыцаря: не учили его смотреть - и видеть, слушать - и слышать. Не знал он, что за боль с ним случилась и отчего ему страшно и весело от взгляда ее глаз - темных, как провалы в минувшую ночь. Словно и не глаза - колодцы с черной водой, раненая звезда на самом дне истекает серебряной кровью...
- Никак и верно русалку вы принесли, мессен? - засмеялся его оруженосец, приходившийся ему молочным братом...”
- Что читаешь? - на страницы легла тень; Ли наклонилась, пробегая глазами строчки.
Энно протянул ей потрепанную книгу.
Куртка, в которой сборник случайно приехал в Маэда Кано, успела повидать митинг на Старой площади, случайные ночевки у друзей, в поездах и дешевых гостиницах, потом, когда совсем прижало, ехала в небольшой спортивной сумке в кузове старенького грузовика, который, подпрыгивая на каждом ухабе и позвякивая, плелся проселочными дорогами от поселка к поселку в сторону гор. Там, в горах, ее надолго забыли все в той же сумке - очень уж приметная, темно-алая. Разве что цветка боярышника на рукаве недостает...
Эспину* - белую эспину! - предложила Арацели; Энно так и не собрался спросить, это случайность - боярышник здесь рос повсеместно - или намеренная отсылка к древней истории.
Герб семьи теперь казался насмешкой: белый крест на красном так и реял над Каса-дель-Арройо, ничуть не выцветая оттого, что на троне, поставленном вместо разбитого отцовского кресла в Карнатакском зале, сидит фьеро Витторио, троюродный дядя королевы... скотина самодовольная.
А сама фьера Иселья отчего-то не покидает стен Каса-дель-Аргенти.
- Любовный роман. Купил на барахолке, случайно.
- Ты? Читаешь любовный роман? - Ли засмеялась. - Неужто Витторио удар хватил?..
- Твои бы слова... - проворчал Энно, поднимаясь.
Сюда, в ущелье, выходило сразу несколько пещер из тех, что змеиными тропами сплетались в глубине гор, а буки и клены надежно скрывали от взгляда сверху не только людей, но и вросшие в склоны небольшие домики.
Кое-кто жил и в пещерах - тех, что поближе к свежему воздуху, - но поваляться в тени Трех кленов в часы досуга выбирались все равно.
- Дай полистать, не могу уже без чтива.
- Бери. А как же твои драгоценные... эти... бактерии?
- Не трави душу, летчик. Вечером верну.
Энриссе проводил ее взглядом - высокая, гибкая, как хлыст; буйная вьющаяся грива небрежно перехвачена ярким золотисто-зеленым платком... канийская кровь, и родня по обеим линиям - либо из Граати, либо отсюда же, из Эик.
Это кто еще кому душу травит...
* эспина - белый цветок боярышника на алом поле, эмблема Актарнийского королевского дома в период 1532-1610. Избрана Эссенти ди Альбар как альтернатива родовому гербу. Обратный вариант - алый цветок на белом поле - зовется орийской или красной эспиной и является гербом рода Ория.
- В книжке-то что потом было? - Вессенти, за неделю истомившийся ждать, когда ему снимут швы, перевернулся на спину, осторожно вытягивая посеченную осколками ногу, и заложил руки за голову.
Погоды стояли летние, так что отлеживался он попросту под серо-зеленым армейским тентом, натянутым между деревьями. Всю пользу, какую можно было принести, не делая при этом по мнению м’эстры Алиссандры глупостей - то есть, почти не сходя с места и не поднимая ничего тяжелее ножа, - он уже принес и теперь маялся от безделья.
Арацели неловко - левой рукой, правая забинтована по самые кончики пальцев - потянулась к своей сумке, брошенной тут же, откинула клапан.
Зашелестела страницами.
- На чем там мы остановились?
- Он помолвку разорвал и у них война. Про войну почти дочитали, там к нему эта... Рута пришла.
- А... да.
“- Три брата было у меня, славный сэн, - она не вставала с колен и не поднимала взгляда, а Майрэ Альмендра смотрел на ту, что не стала его женой, и тяжелее воротного колеса было его молчание. - Первого увела Плясунья, второго - немирье. Пощади третьего, славный сэн, заклинаю тебя. Возьми всё, что хочешь. Возьми всё, что у нас осталось. Возьми меня рабой в свой дом, если будет на то твоя прихоть. Пощади Эмрио...
- Встань, Рут... Встань, - он поднял женщину, усадил на мягкие подушки, налил горячего вина в ее кубок. - Не плачь. Не трону я твоего брата, хотя и говорит он дурно обо мне. Об одном тебя спросить хочу, Рут Корморан. Истинно ли не хранишь гнева обо мне, что не сменяли мы серебро на золото?
- Пусть мне вовек не отыскать родного берега, если в том хоть малым обманула я тебя, сэн Майрэ. Не в обиде. Была бы тебе сестрой, но родству не бывать меж нами.”
- Аукнется ему этот младшенький, зуб даю, - хмыкнул Сентио.
- Надо было грохнуть, - Арацели разгладила заломленную страницу, глянула зло, искоса; вынужденное бездействие ее раздражало. - И вообще...
- Ли!.. Эй, Ли! Ползи сюда, немочь увечная!.. - жизнерадостно окликнули ее с крыши крайнего домика.
Тао, едва различимая сквозь буйный кустарник, призывно размахивала каким-то маленьким белым листочком.
Неужели новости?..
- Подклеил бы книжку, - бросила Арацели через плечо, уже покидая поляну. - Развалится.
Сентио полистал оставленный ему сборник, задумчиво поскреб в затылке и сел читать дальше. Хотя подклеить - оно, конечно, нужно....
Вечером, непременно.
“Буен и несдержан был третий сын лорда Корморана, сэн Эмерис: злой в драке, щедрый с друзьями, веселый на пиру. Жгучей яростью исполнился он и, бранясь, метался по отведенным ему комнатам, когда узнал, что сестра вымолила его жизнь у сэна Майрэ. И когда пришла она его проведать, ударил ее по лицу и кричал, проклиная тот день, когда ей вздумалось честью заплатить за его, Эмериса, жизнь.”
- Вот мудак-то, - пробормотал Сентио.
Попытался разгладить помятую страницу и дал себе мысленный зарок непременно, непременно подклеить: сеньор вернется, а его книга в таком виде, как будто ею все олени Маэда Кано подтирались.
“Три раза с тех пор приезжал сэн Майрэ в Нуаву; первый - когда развязалось старое немирье, второй - когда умер старый лорд Себрейн. Третий раз приехал он на исходе осени, в один из серых дней ожидания непогоды.
- В Соленую плешь ушла, утром еще, добрый сэн, - как ни старался старый Берто приветить высокого гостя, а легко говорить о дочери не мог: не ладили они.
Всем, всем взяла девка: и собой хороша, и пляшет - глаз не отвести, и хозяйка славная, и травы знает, в помощи никому не откажет... Но посмотрит порой - и тяжелеет сердце, камнем в груди оборачивается: плещется на дне колодцев стылая черная вода, обмерзает на седых камнях соленым льдистым кружевом.
Порченая девка - идет по соседям давний шепот. Порченая, да перестарок - кому же охота нелюдь за себя брать?
Поднялся лорд Альмендра тропой, что вилась краем обрыва и выводила на ровные, словно раковины морских гребешков, солончаковые пустоши - одна над другой. Полынью и солянкой заросли они; в жаркие дни солнце вытапливало нежную горечь травяных соков, поило ею ветер с моря, а сейчас земля пахла солью и сыростью.
Четыре пустоши оставил он позади, а как вышел на пятую, морской ветер ударил ему в спину, дергая полы котты и перебирая по волоску убранные под витой кожаный шнур волосы.
Здесь ветер всегда ходил вольно.
Там, в зарослях солянки - тонкие белесые ветки, сплетаясь, скрыли бы и всадника - была широкая, поросшая белым тростником ложбина. Воды, что наполняла ее с зимними дождями, хватало до начала лета, а по берегам росли травы, за которыми, бывало, и из дальних селений приходили.
Приметная - не взгляду, памяти - тропа огибала кустарник, унизанный твердыми золотистыми ягодами, ныряла под нависающие аркой ветви и выводила к приметному плоскому камню.
Сегодня на нем стоял ее короб для трав, а рядом ждала и она сама, пряча руки под расшитой шерстяной накидкой, и в узоре белых цветов по краю серой ткани Майрэ почудился отсвет надежды.
- Ициар...
- Не надо, добрый сэн, - приветливая ее улыбка была чиста и холодна, как ручей, текущий с ледника. - Я не принесу тебе счастья.
Он не спорил.
Даже если она права - разве счастья искал он?
Рядом с ней, с ледяными колодцами ее глаз, с нежным равнодушием ее улыбки, с извечной прохладой ее рук - теряла голос привычная его тоска, замолкал неслышный для других шепот.
- Пусть так.
- Моя родня не даст тебе ни дня покоя, добрый сэн.
- Пусть так, - улыбнулся он, зная, что она права.
- Твои рыцари будут злословить за твоей спиной, добрый сэн.
- Пусть так, - вздохнул он, зная, что и теперь она права.
- Твои соседи скажут, что ты променял золото на соленый плавник, добрый сэн.
- Пусть.
- Я не люблю тебя, Майрэ Альмендра.
- Я знаю.
- Отчего тогда?
Бродит по верхнему морю ветер о десяти стеклянных клинках.
Нет для него ставень, нет стен. Не трогает он тяжелых складок полога, не студит горячее вино в кубке, не гасит огня.
Он входит в дом, как тайная возлюбленная - никого не тревожа, ни о чем не спрашивая, и только сердце различает его невесомый шаг, тяжелеет и бьется реже.
И переспевшим гранатом валится наискосок под ребра: остры стеклянные лезвия, верна направившая их рука...
- Ты не предашь меня, Ициар.
- Может да, а может и нет, добрый сэн. Если так, отчего бы тебе не жениться на оруженосце? И не предаст тебя вовек, и влюблен.
Не знал сэн Майрэ имени своей тоске; знал только, что Ициар из Нуавы - сестра ее.
А где одну взяли, второй места нет.
- Я люблю тебя. Я никогда тебя не обижу. Будь моей женой.”
- Летит...
Венцесси бросил карты и поднялся посмотреть, следом за ним из-под маскировочной сетки вылез и Даница Квето.
Стрекот мотора уверенно приближался, и оба механика сдвинулись поглубже в тень.
- Наши все дома, - молодой джерс деловито перекинул “шмеля” под руку; Венци хмыкнул - соглашаясь и сомневаясь одновременно.
Кто бы там не стрекотал, очень уж уверенно он заходил на точку.
Самолет вынырнул аккурат из-за зеленой кучерявой макушки Бурундука-старшего, держась так низко, что мог бы зацепить брюхом кроны; развернулся...
- Тихо, - Венци, вглядываясь в приближающийся “воладор”*, положил ладонь на ствол взятого наизготовку “шмеля”**; Дани недоуменно посмотрел на старшего, но автомат опустил.
Из-под сетки в тень раскидистого красного клена выскочил - фартук в масле, в руке “рейдора”***, - Рино Таммард.
- Что за...
Самолет сделал круг над поляной, покачал крыльями, потом снова сделал круг и пошел на посадку; подкатил к прикрывающей вход сетке, заглушил мотор.
Пилот откинул крышку “фонаря” и выбрался на борт, сдирая шлем.
- Вылазь, приехали, - он повернулся к покинувшему укрытие Санторино, приветственно помахал рукой, спрыгнул вниз. - Глянь, какую птичку сторговал. Двухместную, а? Она еще и кусается, красота!
- Ты бы хоть предупреждал, командир, - хмыкнул тот.
Из кабины тем временем вылез сначала оливково-зеленый Алесси, а следом - какой-то щуплый подросток, бледный до синевы. Даже, кажется, корни светло-русых волос сиреневым взялись.
- А я предупреждал, - Энно посмотрел на приятеля с недоумением. - Я крыльями покачал? Покачал. Что вам еще, кирпич с шифровкой?..
- На крыльях не написано, кто там ими качает, - проворчал Венцесси, проводя ладонью по гладкому сине-серому боку.
- Кирпича не было. Вон разве что его можно было выкинуть, - Энно кивнул в сторону сидящего на траве подростка; тот, похоже, не услышал.
И вообще, его мало что волновало в бренном мире.
- А это вообще что такое? - полюбопытствовал Рино, пока механики, сняв защитную сетку, заталкивали машину в пещеру-ангар.
Следом за ними ушел и Алесси, которому неуемное чувство долга мешало посидеть и выдохнуть.
- Это “Лиса-четыре”. Пришлось спешно снимать. Нашумели мы там.
- Это - Лиса? - засмеялся Таммард. - Мыша это, а не лиса. Чего это он у тебя такой синенький?
- А я знаю? Шли как по ниточке, - командир, в момент упарившись на солнцепеке, расстегнул куртку и пожаловался. - Жрать охота. Последние сутки - на одном кешире.
- Так идем, у нас и сыр есть, и мясо. Сноп чеснока только утром надрал. С хлебом хуже, но каких-нибудь сухарей наскребем. Эй, Мыша снулая! Ты, ты, к тебе обращаюсь. Пойдем, пока голову не напекло.
* Воладор А-51.1 и Воладор А-51.2 - истребитель/разведчик на базе Воладора А-9, первая в мире модель реактивного самолета, пущенного в серийное производство. Разработан КБ “Азуцена” под патронажем Актарнийского королевского дома. Одноместный и двухместный, вооружение - 2х30мм или 4х30мм “Труэно-67”. Было выпущено всего 26 машин, составивших эскадрилью “Ллиро”; хотя по своим летным качествам они превосходили самолеты противника, но переломить ход войны уже не могли и по итогам капитуляции были сняты с производства. Через два года в процессе перехода на новые источники энергии был сконструирован, испытан и пущен в производство Воладор А-54.
Воладор А-51 - поршневой аналог, прямой предшественник А-51.1 и А-51.2.
** шмель - автоматический карабин Шмель-18 калибра 7.62 мм. Широко распространенное оружие стрелкового типа, впоследствии послужил основой для создания целого семейства стрелкового оружия различных калибров.
*** рейдора - самозарядный пистолет РДР-32, калибр 9 мм. Разработан в Илике Найером Ларге.
“На первый день зимы сладили свадьбу - негромкую и неяркую, как мелкий зимний дождь, что сыпал и сыпал вторую седьмицу подряд, сшивая уходящие в соленую воду камни и мелкую волну притихшего прибоя с низким серым небом.
Говорили, что невеста ведьма и приворожила владетеля Миндального ущелья. А еще говорили, что невеста - высокой крови: мало ли кому выпадает случайная любовь, и лордам порой доводится ночевать в рыбацких хижинах.
А еще говорили, что Холодный народ отпел душу Ициар из Нуавы и вложил на опустевшее место осколок соленого льда.
Но так или иначе - в Альмендре появилась новая хозяйка, и жизнь дома, вскипевшая от известия о свадьбе, постепенно вошла в новое русло, не слишком отличающееся от старого. Ициар не меняла порядки, не приближала одних и не отдаляла других. Она не искала развлечений, ей не нужна была свита.
Но - шептались женщины дома - тяжел был взгляд вчерашней рыбачки. Тяжел и холоден. Словно и не смертной крови она, а плоть от плоти зимнего моря.
Оттого и говорили – вполголоса, с оглядкой - о привороте: ничьи ласки, кроме объятий его ледяной русалки, более не влекли сэна Майрэ. И многие с грустью вспоминали ласковую госпожу Рут, что пришла к лорду в начале лета и пять месяцев прожила в покоях на втором этаже, прежде чем умереть родами.
Ничего не сказал лорд, когда ему принесли золотоволосого ребенка: не признал, не отказался. Но приказал заботиться со всем тщанием, чтобы ни в чем не было у мальчика нужды.
Гадали люди: как-то поведет себя молодая хозяйка?
Не захочет ли отослать, не станет ли попрекать мужа?
Гадали многие, не угадал никто.
Разве что Дора, кормилица, подслушивая у двери, когда лорд и леди Альмендра стояли у колыбели, слышала, как негромко о чем-то спрашивала Ициар - и так же негромко отвечал ей сэн Майрэ. А потом тихо смеялся - так, что тепло становилось на сердце. Смеха же Ициар никто в замке не слышал, и лишь только изредка видели улыбку - неяркую и холодную, как зимний вечер за стенами дома.”
- Простите, сеньор...
- М?.. - Энно поднял взгляд от книги. - Чего тебе, отрада дней моих?.. и ночей моих?
Леджио покраснел.
Он еще не свыкся с новым для себя статусом оруженосца Его Высочества принца Энриссе и, обращаясь к сеньору, то и дело заливался краской, как робкая девица, которую энергичная мамочка выдала замуж за собственного любовника.
- М'эстра Марита. Она просила вас зайти к ней.
В исполнении автора просьба звучала несколько иначе, но Аледжи самочинно смягчил обороты, опустив “бездельника”, “полировать жопу” и “дело поинтереснее, чем трахать песчанок”.
Особенно - последнее.
Сеньор посмотрел на вестника с сомнением, круто замешаным на послеобеденной лени, но гамак соизволил покинуть; потянулся до хруста в суставах, сунул книжку во внутренний карман и ушел.
Аледжи диа Рута, с недавних пор окликаемый как Песчанка, не без облегчения выдохнул. Он очень старался не быть обузой, но пока что ему слишком часто мерещились неудачи на этом тернистом пути.
- 3 -
3.
- ...Витторио? - от глухой ненависти перехватывало горло. - Наших голубок?! За треть цены?! Да он выхлопа не стоит!.. Сучья порода...
Ладонь Бартеломе на плече пригибала к столешнице, нестерпимо хотелось ее сбросить, разбить стол, расшибить в кровь кулаки, чтобы хотя бы боль отрезвила, дала вдохнуть.
Полчаса назад Энно влетел под своды штабной пещеры, еще от поворота заслышав глуховатый, неистребимо властный голос, а в следующую минуту так с разгона и влетел в объятия старшего брата. Ломе пошатнулся, но на ногах устоял и сам на радостях едва не открутил младшему голову.
А потом стал рассказывать - о делах дома, о которых запертые в горах имели крайне смутное представление, и о том, что творится в мире.
- Остенстад пока держится, даже хотели купить в Сикласе* какие-то самолеты. Своих им едва хватает дыры затыкать.
- Да какие в Сикласе самолеты, - Энно, насмотревшийся еще в учебке на нелепые образчики сикласской авиации, только рукой махнул. - Где-то сейчас наши птички...
А Ломе взял и сказал - где.
В Лэ, где-то на одном из закрытых аэродромов.
Изучают их там.
И только ладонь старшего не давала теперь сорваться, выплеснуть стоящее под горлом бешенство пополам с ревностью.
- Будь он проклят, - кое-как продышавшись, процедил Энно, - подстилка кептрийская... Как ему там, под Легером**? Не душновато? Я бы... спросил при случае...
- Ну и как я тебя куда-то отпущу? Такого вот? - брат разжал хватку на плече, оперся о столешницу. - Ты же себя в руках не держишь.
Тяжелые веки, круги под глазами, резкие - много резче, чем каких-то два года назад - черты лица... Ломе давно не выпадала возможность как следует выспаться.
А некоторые в это время здесь бока в гамаке пролеживают, книжки читают...
Укол был болезненным.
- Чушь, - вскинул голову Энно и поторопился переменить тему. - И что ты мне уготовил?
- Я тебя продал за три медяка и волшебную ракушку, - улыбнулся брат.
- В рабство? - засмеялся тот. - На тридцать лет, три года и три дня?
- Надеюсь, нет, - устало вздохнул Бартеломе и сел, придвинув к столу табурет. - Поедешь в Остенстад, крепить ряды обороны.
- В смысле?
По мнению Энно, крепить там что-то имело смысл полтора-два года назад, а не сейчас, когда Вестерстад потерян, пробка на перешейке, которую они всей страной держат, как протекающую плотину, того гляди вылетит, а побережье усердно грызут флот и авиация.
- Им нужны люди. Инструкторы. Через полгода, если их раньше не сожрут, им подкинут техники - а летать уже сейчас некому. Так что запродал я тебя.
- Всех брать? - Энно прошелся до стены и обратно, прикидывая, скольких сможет собрать.
Навскидку выходило не больше двух сотен.
В лучшем случае.
- Всех.
Бывший командир эскадрильи “Ллиро” вздохнул.
- Надеюсь, ты знаешь, что делаешь. Как ты здесь будешь, ты подумал?
- Я продержусь.
...держаться - мало.
- Ладно, как скажешь, - согласие получилось тяжеловатым, но радость от подобного поворота была бы насквозь фальшивой. - Как нам ехать? Когда? И что у них сейчас с машинами?
Брат кивнул на вскрытый пакет на краю стола.
- Здесь всё. Изучай. Разбуди, как закончишь.
* Сиххалас, он же - Сикласс в диалектах гэльско-абрийской языковой семьи. Крупное государство в восточной оконечности материка, олигархическая государственная система. На данный момент является закрытой страной.
** Гоэ Легер - Президент Совета Кептрийской Демократической Республики.
Шальная мысль одолжить транспорт у противника посетила Энно на четвертый час споров о том, как же все-таки вольнонаемным актарнийским специалистам добраться до места службы. Бартеломе сидел, оперевшись спиной о ствол одного из Трех кленов, и рассеянно слушал прения: то ли уже что-то решил, но хотел выслушать всех, то ли не мог выбрать из множества равно сомнительных вариантов. Сонно моргал, щурясь на жаркое солнце, пробивающееся через плотные лиственные заслоны, и казался неимоверно чужим на этом аукционе авантюр.
- Давайте сначала, - безнадежно сказал Энно и стряхнул мусор с разложенной прямо на земле карты. - Вот здесь, - он обвел обширный участок между северной оконечностью Маэда Кано и границей с Джерсой, - у нас теперь три лейских аэродрома. Сидят уютно, бояться им там, в общем, некого. Машины новые, на вот этом, - он потыкал пальцем в неприметный участок дальше всего от побережья, на самой границе со Степью, - вообще экспериментальные. Нам они не нужны, черт их знает, до чего они там доэкспериментировались.
- Так, - кивнул Рино.
- Вот здесь и здесь, - еще две неприметных ямки в матерчатой карте, - стоят обычные Хеледонии, новые.
-На “искорке”, - дополнила Арацели.
Она едва не водила по карте носом, растянувшись на земле и подперев кулаками подбородок.
- Ага. Машин достаточно на обоих, но этот, - Энно потыкал в ближайший к горам, - лучше охраняется.
- А с того вас проще перехватить, если что, - Микеле Сентела, командир одной из диверсионных групп, поморщился.
Оно и понятно - времени на подготовку мало, расчеты все на коленке, зато промах может встать так дорого, что похоронит всякую надежду. Чему уж тут радоваться...
- А штаб мы накрыть можем, чтобы они за веревочку дернуть не успели? Или на одном нашумим - на другом услышат?
Теперь уже над картой навис Микеле. Остальные старались не лезть и громко не комментировать.
- Думать надо, - заключил он.
На языке осторожного джерса - по женской линии, конечно, но кровь все равно чувствуется, - это означало “да”. Потому что безнадежные идеи он резал сходу.
- Готовьте операцию, - проснулся Бартеломе; посмотрел на окружающих взглядом только что разбуженного человека, тряхнул головой - то ли кивнул, то ли пытался так привести мысли в порядок. - Микеле, вы старший. В помощь берите кого угодно, особенно этих двоих.
Глава актарнийского Сопротивления махнул в сторону Энриссе и Санторино; Рино немедленно сделался ленивым и таким благодушным, что Энно пожалел об отсутствии под рукой лимона или недозрелого апельсина.
- За лётную часть отвечает Энриссе, - брат перевел взгляд на него, Энно кивнул.
“Любили люди сэна Майрэ и оттого часто печалились за него: морскую деву взял за себя лорд Альмендра. Зимнюю нелюдь.
Нет ей дела до того, что любит ее лорд - превыше Господа и всех небес, хотя и грех это. О том лишь думает, чем бы русалку свою порадовать, повеселить. Охоты забросил; сэн Игерн сына просватал, на праздник звал - не поехал. Торговый караван приходил - янтаря, бирюзы и шелка скупил без меры: накидки, платья шить. Только и улыбнулась - да так, словно посреди лета ветром с Полуночного моря повеяло, - и ушла травы свои перебирать.
Хотя, если уж по правде, хороши у нее зелья - раны затягиваются, жар унимается. Торговец зимой был, костяные и серебряные вещицы привозил; чудом душа в теле удержалась, пока добрался до тепла - так его ветер с моря прихватил. Выходила его леди; лекарь, что при торговце был, только охал да причитал по-бабьи, и толку с него вовсе не было. Или, было дело, прибежала как-то в замок дочка Панчо Ломаного, что в шторм о камни расшибся. Помогла ему леди, выправился. По сей день в море ходит.
Говорили: ведьма.
Соглашались: ведьма - да всё наша, высокой крови.
Горевали: ледяная нелюдь.
А в Длинном доме, где жили верные Дома, об Ициар из Нуавы обычно молчали даже в хмельном угаре. Потому что недостойно это - ненавидеть вчерашнюю рыбачку за то, что ни пьяным, ни трезвым не можешь выдержать ее взгляда. Вдвойне же недостойно - и сболтнуть страшно, засмеют! - любить супругу своего лорда; без памяти, безоглядно... так же, как любит ее твой лорд. ”
Беспокойство глодало Аледжи хуже, чем морская вода - выстроенные на берегу песчаные крепости. Того гляди, вовсе ничего не останется.
И, что самое неприятное, повод был весомым: сеньор собирался, дело - по слухам - было серьезнее некуда, при этом брать Песчанку с собой фьеро Энриссе вроде как и не думал.
А в книге, за которую Аледжи схватился, чтобы сгладить уныние от неуловимости сеньора, оруженосец лорда ехал к ведьме за счастьем для своего сэна, предлагая в уплату и деньги, и службу, и смеялась над ним ведьма.
И обращала в крылана, слепнущего днем и незаметного во мраке.
Поучительно, кто бы спорил.
Четыре цитры-восьмидесятки накрыли приземистое здание штаба так плотно, что ребята Микеле, пошедшие законопачивать выходы из казарм и чистить периметр, на пылающее здание даже не оглядывались: в огненных фьеннес на службе Лэ здесь никто не верил.
Летчики ждали.
Наконец, пошла отмашка: на поле и в ангарах чисто; парни бегом рванули к ночующим под чехлами машинам.
Лейские “ласточки”, в отличие от знакомых “воладоров”, строились двухместными, и крышка фонаря не откидывалась, а сдвигалась...
...и управление непривычное; разобрался, впрочем, без труда.
...и времени на прогрев нужно совсем немного - меньше, чем другим их собратьям по двигателю.
...и кажется, что слушается - с половины касания.
Энно оглянулся.
Близился рассвет, аэродром с пылающим зданием штаба стремительно уходил назад и вниз, а следом уже тянулись, едва различимые на фоне светлеющего неба, силуэты других “ласточек”.
- 4 -
4.
“Приметили как-то люди сэна Майрэ, что, вроде бы, по душе их леди рыбки яркие, что в пруду плещутся, и все гадали, как бы получше ей угодить - а с нею и своему лорду.
А весной прошел слух, что Старый Хорхе из Фуэнте Мьело крепил сеть железными крючками, да унес его сеть злой северный шторм, а как успокоилось море - вынес ее прибой на дальний мыс, а в ней била хвостом морская чуда. Взяли люди дома Альмендра бочку побольше да покрепче, поставили на телегу с обитыми железом колесами и поехали торговать у Старого Хорхе его чуду морскую, пока тот ее вовсе не уморил.
А старик и рад: что ему чуда? К ней и не подступиться толком: плавники что бритвы, в пасти зубы акульи в шесть рядов, махнет хвостом раз-другой - без руки, а то и без головы останешься.
Серебра, правда, взял немало: мол, сеть его дорого стоит, а чуда морская - вдесятеро.
Выпустили ее в пруд, возле которого леди шить любила, обвели берега железной цепью, малый ручеек, что в море сбегал, решеткой перегородили.
А как пришла к пруду Ициар - встала нечисть морская во весь рост, выплеснулась из воды, лиловые плавники веерами растопырила, ощерилась. Шипит, злится, хвостом волну поднимает - а леди посмотрела-посмотрела, да как рассмеется негромко.
- Принесите, - говорит, - медовых колобков, что утром напекли.
Не поняли поначалу, к чему ей сласти понадобились - не слишком-то молодая хозяйка их любила, - но перечить не стали. Бегом обернулись.
И то сказать: хозяйка смеется - уже диво небывалое; а уж как хозяин, на нее глядя, улыбается!
Взяла Ициар пару колобков, один сразу кинула - чуда морская прямо на лету подхватила, только зубы страшные клацнули. А второй - сэн Майрэ аж побледнел - на руке протянула.
- Я тебе не враг, - тихо сказала она. - Не я на тебя сеть ставила, не моей волей тебя пленили. Если не затаишь зла и не причинишь никому здесь вреда - каждое утро будут тебе медовые колобки. Или другие сладости. Хочешь?
Примолкла чуда, задумалась, опустила веера плавников.
Потом - люди и ахнуть не успели - качнулась на своем хвосте, подхватила с ладони лакомство.”
Небо над бывшим Полуостровом - белое. Уж на что привычны к жаре уроженцы Актарне - всё равно тяжело, да и сыро здесь. Вечером куртку снаружи забудешь - утром ее выжимать можно.
А если не торопиться выжимать - через полчаса сама высохнет, до прожаренного хруста. Вот только с бумагой так не всегда получается: приходится разлеплять склеившиеся листы, раскладывать, прижимать камнями, чтоб не разнесло ветром.
Энно с сомнением потрогал влажную обложку книги, вздохнул и принялся осторожно разделять страницы; сборник, трудами Сентио подклеенный и обзаведшийся клеенчатой обложкой, обнаружился в сумке уже в Остенстад и постепенно начал казаться чем-то вроде талисмана.
Горячий ветер желтоватую старую бумагу сушил отлично, Энно только подозревал, что книга теперь пропахнет не столько вяленой на корню травой аэродрома, сколько неистребимым парфюмом авиационного бензина.
Это же только “ласточки” на лейской искре летают - и отлично летают, будем честны! если бы еще не эта их подзарядка! - а всем прочим приходится поставлять горючку. И хорошо, что ее пока достаточно.
Сырые теплые ночи сменялись раскаленными днями; вечером даже не роса - мелкая водяная взвесь повисала в воздухе, просачиваясь повсюду. А с рассветом солнце прожаривало каждый пятачок так, что над бетонкой вставало дрожащее марево, как над сковородой. И ветер начинал нести с лётного поля мелкую сухую пыль.
Энно подумал о небольшом горном озере - пятнадцать минут “ласточке”! - к юго-востоку от базы и только вздохнул: приходилось блюсти многотонную репутацию человека, в немалой степени ответственного за весь этот детский сад. Один раз смотаешься - на следующий день вся база встанет на крыло и полетит плескаться. И техников с собой возьмут, заботливые ребята...
Он поворошил сохнущие страницы, положил раскрытую книгу на широкий пень, оставшийся от какого-то грабобука - в ботанике, тем более здешней, Энно даже не пытался разобраться, - и придавил обложку с обеих сторон увесистыми булыжниками. Ветер тут же принялся листать предложенную литературу.
...Солнце потихоньку сползало за рыхлую линию горного хребта, отделяющего их долину от моря, когда самолет коснулся колесами бетонки, добежал до отметки и дисциплинированно замер. Мэтт Витстад заглушил мотор, сдвинул крышку фонаря и - не удержался - бросил испытующий взгляд на инструктора, за весь полет так и не притронувшегося к своему штурвалу. Тот одобрительно кивнул - молодец, вылезай уже, - и спрыгнул на землю. Потянулся, разминая ноющие мышцы, расстегнул лётную куртку - и замер, глядя на закатное солнце.
Черт!
- Сентио, - благо, пазанте уже подбежал и явно катал на языке какой-то дурацкий вопрос, - займись машиной, я сейчас.
Книжка, чертова книжка! Промокнет опять нахрен!
Мэтт проводил непонимающим взглядом легенду актарнийской авиации, удаляющуюся с аэродрома с редкостно несолидной скоростью, и посмотрел на подошедшего техника.
- Что это он?
- Черт его знает, - пожал плечами привычный ко многому Вессенти. - Может, свидание кому назначил...
Мэтт фыркнул, но сдержался и ржать не стал, хотя назначать свидания на много оун вокруг можно было разве что горным марам.*
Или курсантам - но этого греха за старшим по летной части доселе не замечали.
* мары - на территории Федерации Эрде (Остенстад и Вестенстад) - то же самое, что фьеннес в Актарне. Условно говоря, Народ Холмов.
“Незаметно, в больших и малых заботах, минул год.
Чуда морская все так же жила в пруду, не причиняя никому в доме зла, а Ициар каждое утро приходила баловать ее сладостями: когда медовые коржики, когда пироги ягодные, когда - колобки ореховые.
Редкой лакомкой змеищща морская оказалась.
Ну а по вечерам ее, понятное дело, рыбой кормили: прямо корзину из свежего улова на берег ставили и смотрели, как она глотает скумбрию одну за другой, словно ребенок - сушеную вишню.
И никто во всем доме не знал о том, как в одну из тихих ночей поздней весны спустилась Ициар к пруду.
Спустилась, ни от кого не таясь, но никем не замеченная, подошла к самой цепи и тихо запела, как пела каждый день за шитьем в выстроенной тут же беседке. Плеснула в ответ темная ночная вода; молодая луна окатила жемчужным сиянием покатые плечи и высокую маленькую грудь, гибкую змеиную талию и округлые бедра, которым позавидовала бы и дочь сэна Игерна, первая в этих краях красавица и плясунья. Встала по колено в воде - то ли дитя, дочь морского царя, то ли невеста перед брачным ложем, когда сброшены одежды и только забытый венок алмазной росой мерцает на волосах.
- Ты хорошо поешь, - засмеялась чуда морская; свела узкие ладони серебряной чашей, блеснул лунный свет, наполняя чашу крупным жемчугом. - Хочешь, одарю?
- Ты тоже хорошо поешь, - улыбнулась Ициар, не двинувшись с места. - Хочешь, отпущу тебя на волю?
- И чего ты за это попросишь, маленькая смертная?
- Ты трижды придешь на мой зов и исполнишь мою просьбу.
- Зачем так сложно? - запела-засмеялась морская дева. - Хоть сейчас я засыплю твой сад жемчугом и перламутром. Разомкни цепи.
Молчала Ициар, нежна и холодна была ее улыбка, как свет молодой луны.
- Хочешь - корабль, груженый шелком и парчой? - чуть тише спросила та, не дождавшись ответа. - Хочешь сундуки с драгоценным серебряным мехом? Я знаю, вы его любите.
Неподвижно стояла Ициар, словно не ей обещали королевские сокровища.
Молчала.
- Хочешь, - прошептала пленница, и качнулась у нее за спиной черная, подобно угольному маслу, пелена волос, - я принесу тебе камни, каких еще не видел свет - прозрачные, как вода, темные и жаркие, как кровь? Золотые узорные браслеты, подвески? Венцы, что дарили королевам? Хочешь?..
Ничего не ответила Ициар, и тогда вздохнула морская дева, как ребенок, которому нельзя плакать.
- Будь по-твоему, маленькая смертная. Трижды позовешь, трижды я приду и исполню, чего бы ты ни пожелала. Отпусти меня.
- Тебе придется мне довериться. Я не могу разомкнуть цепи, не могу выдернуть решетку из донного ила - на то нужны сильные руки.
- Ты хочешь меня обмануть! - зашипела морская змея, метнулась от берега до берега, поднимая волну - и вновь застыла перед Ициар, и вновь потекли во вспененную воду прохладные черные пряди волос.
- Тебе придется мне довериться. Я перенесу тебя.
- Если ты обманешь меня...
Упало с головы Ициар темное покрывало, когда переступала она протянутую по берегу цепь, и засияли ее высоко сколотые гребнями косы, как живое ясное серебро.
- Разве я хоть раз обманула тебя?
- Ни разу... - тихо согласилась морская дева, и от холодных ее ладоней промокло платье на плечах Ициар.
...А наутро весь замок только и говорил, что об исчезновении чуды морской: разводили руками знающие люди, осмотрели каждое звено цепи, каждый прут, что перегораживал илистое дно ручья.
И только сэн Майрэ словно бы вовсе не удивился - улыбнулся и сказал не искать виновных.”
Бормотание мотора легкого “жаворонка”* дежурные расслышали за миг до того, как самолет вынырнул из стремительно густеющих сумерек, зато крик “почта!” разнесся, казалось, по всему аэродрому. Кто-то из дежурных уже спешно зажигал посадочные огни.
Энно отложил книгу и через плечо посмотрел на пазанте.
- Долго еще?
Не то, чтобы ему было неприятно так лежать и лениться - отнюдь, и даже больно уже не было, - но сейчас же кто-нибудь непременно вломится, а старший инструктор тут... в неуставном виде.
- Да хоть сию минуту, - охотно откликнулся Сентио. - Только хорошо бы еще повторить. Попозже?
- Отчего бы нет? - Энно нетерпеливо шевельнул плечами; пазанте оставил попытки как следует размять сеньору заклинившую еще со вчерашнего вечера спину и подал рубашку.
В дверь постучали.
Тьфу.
Энриссе Райнер, который только-только застегнул левую манжету, с некоторой досадой подумал, что вот такие подтянутые молодые офицеры во всем блеске и глянце отчего-то попадаются ему именно в те минуты жизни, когда он сам либо пьян, либо с похмелья, либо не проснулся и оттого встрепан и полуодет, либо еще какая нелепость приключилась.
- Старший лейтенант Рэндалл Баркер, с пакетом для полковника Апплскога, - козырнул курьер. - Мне сказали, он в отсутствии.
- Полковник Гиомаре Рьеса, заведующий летной частью, - представился Энно тем именем, которое значилось в его документах. - Вольно, гарде**. Алдер*** будет завтра вечером, можете отдать мне или подождать его.
- Не могу ждать, энванаре**** полковник, - мальчик наконец моргнул. - Получите и распишитесь...
* Сангларк-23, легкий пассажирский моноплан. Широко использовался для доставки малых грузов в труднодоступные районы.
** гарде - общее вежливое обращение к военнослужащему на территории королевства Актарне, Кептрийской Демократической Республики и Республики Дамита.
*** алдер - старший по званию. Используется как для обозначения, так и для обращений.
**** энванаре - гражданин, общее обращение на территории Федерации Эрде.
- Скверно...
Они устроились прямо на жесткой траве: Энно - вольно растянувшись навзничь и глядя в безоблачное небо, с которого уже почти скатилось белое солнечное яблоко, Рино - привалившись к дереву, обкусывая хвойную веточку, Райнио Каносо - полулежа, опираясь на локоть и гоняя короткими тычками взад-вперед пустую жестяную кружку. Должен был подойти еще Сентио - но его, должно быть, задержал его хвост: три стажера-механика, самому старшему послезавтра исполнится семнадцать.
Война детей...
Временами при взгляде на этот молодняк с непросохшими от молока губами, Энно остро ощущал себя стариком.
- Скверно, - согласился Таммард, щурясь на заходящее солнце.
Вчера Энно передал Мэтью Апплскогу пакет; тот вскрыл, пробежал глазами первый лист предписаний и безнадежно выругался.
Лётное училище снимали на фронт.
Актарнийским специалистам, у которых в контракте особо оговаривалось неучастие в боевых действиях, предоставлялся транспорт до Данскида, юго-восточной точки Федерации, оттуда - морем.
Вот и дождались...
И здесь не Актарне. Здесь все будет много, много хуже.
Остенстад стоит насмерть и готов воевать до последнего сопляка.
Сопляки - по крайней мере, те, которых он учил - были счастливы.
Они уже давно дневали и ночевали под радиоприемником; черная коробка с динамиком что ни день сообщала все более безрадостные известия: потерян Бренскид, линия фронта сместилась под Керк и Сансберг, сдали Салтмарк...
Сопляки считали дни до выпуска, младшие отчаянно завидовали старшим, опасаясь не успеть.
- Я не буду отговаривать тех, кто захочет остаться, - от слов в горле оставалась сухая накипь.
Рино и Райнио молча, понимающе кивнули.
Мерзкая штука - вкус поражения. Мерзкая, въедливая.
Слишком, слишком памятная - Энно не мог осуждать тех, кто решит пойти до конца.
Сам бы остался, чего уж там.
Но дома Бартеломе, который все еще как-то держится; дома - набравшая обороты мельница войны, которая из партизанской вот-вот станет гражданской.
Их ждут дома.
- Сколько у нас времени? - Каносо оставил в покое злосчастную кружку и сел ровно; достал расческу, распустил забранные под резинку волосы, принялся выбирать из них мелкий мусор.
Когда Энно собирал своих - и тех, в ком мог быть уверен, - он не ждал, что Каносо откликнется. Отличный летчик, начинавший еще в Малую войну, Эурайне Хаэди Тамо был комиссован шарахнувшей по аэродрому бомбой за полгода до капитуляции, вернулся в свою Марьесу и устроился в Университет преподавать гэльский - благо, за недостатком кадров брали не по корочкам, а по данным.
Так и не остриг своей уже тогда почти девичьей гривы, изрядно вылинявшей в седину после контузии. Помнится, хорошо набравшийся Сехио еще шутил, что с укреплением лейско-кептрийской дружбы обет Каносо рискует стать нерушимым, а его коса - русалочьей. У Энно аж кулаки зачесались тогда, а Райнио - ничего, усмехнулся только, сказал - “посмотрим...” И потом, после двухминутного телефонного разговора - бросил всё, приехал.
Солнце почти заползло за гору и теперь золотой нитью окаймляло вершину.
- На всё - три недели.
Рино присвистнул.
- М-да, - мрачно согласился Райнио. - Крепко их прижало. Данскид, значит...
Окончание - в комментах.
Amarga,
Lieth,
это вам.
Девятихвостая, спасибо!
- 1 -
1.
Энно неосторожно тряхнул головой - внутри черепа перекатилась с места на место дюжина свинцовых шариков, больно ударив в виски - и, застонав, поднялся.
- Ты куда, командир? - Сехио посмотрел на кузена стеклянным взглядом.
Ну вот как такие глаза - из темно-лиловой лейской эмали - вообще могут что-то выражать? Тем более - неодобрение?..
Энно ладонью пригладил всклокоченные волосы, одернул измятую рубашку. Поискал себя в зеркале, нашел там синюю после трех с половиной суток пьянки обезьяну: щетина, круги вокруг глаз, обведенные выцветшим пурпуром губы... а это уже не баир*, это кто-то три бутылки черного припер, убить поганую тварь, с одного баира бы так плохо не было.
- Пойду... проветрюсь.
Бессильное бешенство, в котором он начинал эту пьянку, переплавилось в прохладную, штопором завернувшуюся где-то в потрохах тоску. Четыре дня назад он сдал личное оружие и подписал какой-то фигов лист, где многословно излагались его несуществующие мирные намерения, а сразу после этого господина графа ди Мерсина поймал в коридоре благородный фьеро диа Кесада, взял под локоть и твердой рукой направил к ближайшему кабаку.
Где они с Сехио и надрались до волосатых кактусов.
По древнему городу гулял ветер, пахло ранней весной: талым снегом, сырой землей и бензином. На него смотрели - кто настороженно, кто сочувственно, а кто и понимающе, - но подойти и напомнить, что синим обезьянам не место на улицах мирной Мельчиоры, почему-то никто так и не собрался.
В парикмахерской на углу темноглазая девушка с короткими, прижатыми обручем кудряшками привела его к человеческому облику, и в парк - маленький городской парк при Каса-диа-Эстрелера - пришел уже относительно приличный отставной военный, пусть и разящий чудовищным баиро-винным выхлопом.
Деревья стояли голые и мокрые, под ногами хрустел грязной коркой и рассыпался крупитчатый, доживающий последние дни снег; Энно шагал по дорожкам, выложенным серо-зеленым узором перемежающихся зигзагов, слушал, как счастливо заливается пернатый народ, и не думая принимать во внимание недавнюю позорную капитуляцию... Еще каких-то четыре года назад он ходил по этим дорожкам с Арацели, ослепительной, хохочущей над его глупыми влюбленными шутками и знать не знающей еще Сехио Элиджи диа Кесада... И не было тогда никакой войны, никаких “взлет-посадка”, никакого хрипа в наушниках, пробивающегося сквозь скрежет помех...
- Фьеро! фьеро, купите дагетту, - голос, нарушивший его невеселую рассеянность, был по-старчески сух и по-певчески звонок.
Он, оказывается, успел пройти обе аллеи и машинально повернуть возле “некроманта”; “некромантом” в народе звался памятник, который по замыслу скульптора изображал врача, поражающего чуму, а на деле величественный старик в балахоне держал увенчанный змеями посох так, словно выкликал своего противника, скелетообразного карлика, из могилы.
На облицованном камнем постаменте, на самом краю, раскинулась небольшая выставка-продажа: две круглые пиалы “в шимхизском стиле”, фарфоровая далла** без ручки, пригоршня разрозненных бусин в миниатюрной медной чашке с незатейливой чеканкой, маленькие туфли-лодочки - на девочку-подростка, с полдюжины потрепанных книг, три кружевных воротничка, лакированный, кое-где треснувший на сгибах пояс и та самая “дагетта” - кинжал-абехо, тусклый, с пластмассовой рукоятью и пятнистым от времени клинком. К абехо прилагались ножны - когда-то аляповато-праздничные, из ярко-алого шелка с золотым “шимхизским” узором, а сейчас такие же тусклые и затертые.
Сувенир, игрушка.
Из тех, что и сейчас парными наборами продают в лавках, выдавая за “оружие славных времен”.
- Купите дагетту, фьеро, - снова предложила старушка в синем шерстяном чехле: кажется, ее пальто изначально шили на столб, на столб же и примеряли.
А носить пришлось человеку.
Энно покачал головой и, чтобы не обижать прямым отказом, взял первую попавшуюся книгу - “Четыре ноты для морской флейты”. С обложки, оседлав гребень волны, скалился причудливый морской змей - по-рыбьи тупорылый, с акульим рядом мелких игольчатых зубов, расписной - хоть сейчас в аквариум: алый нос, лиловая кромка губы и того же оттенка растопыренный грудной плавник, волей неведомого иллюстратора помещенный твари почти на затылок. Многочисленные колючие наросты по нижней губе и длинный, толстый, похожий на щупальце какого-то неудачника язык дополняли картину.
Прямо перед морским змеем стоял, держа на ладони бирюзовое пламя, кто-то из морских фьеннес: плавники где можно и где не нужно, колючки повсюду, как у морского ежа, и хищная улыбочка на узком лице. Тварь Энно мысленно одобрил: как раз примерно так он эту пакость себе и представлял.
Открыл, полистал желтые, со старым еще типографским шрифтом, страницы: сборник, что ли? Название ничем не отзывалось в памяти, но мало ли что там не отзывалось... В их семье любителем чтива значился не он, это Бартеломе и Элетери вечно приходилось доставать из самых недр библиотеки.
Привычно, неотвязно заныло в груди: Элло погиб в самом начале, одним из первых. А Красный город потом все равно пришлось сдать...
- Сколько? - чтобы только отвлечься спросил он.
- Два сестино. А вот, смотрите, еще есть...
- Нет-нет, - торопливо прервал ее Энно, опасаясь навязчиво-жалостной старушечьей рекламы. - Вот, возьмите... Всего вам хорошего, м’эстра.
В кармане нашлась скрученная только что не жгутом бумажка в пять сестино; сунул ее в сморщенную ладонь, отмахнулся - сдачи не надо! - и пошел дальше, листая на ходу нежданное приобретение.
Взгляд выхватывал то обрывки диалогов, то стихи, то какие-то описания; под пальцами внезапно встопорщилась полуоторванная страница, Энно разгладил желтую бумагу, вчитался.
“...говорили потом, что принц-Звезда провел однажды ночь под кровлей их дома в тот самый год, когда ее мать вышла за Берто из Нуавы; и говорили еще, что не от Берто был тяжелый неуступчивый нрав Ициар, не от Берто - серебристые ее локоны, легкие и густые, как пряди белого тростника, что растет на солончаках...”
Любовный роман.
В любое другое время вердикт был бы окончательным и не подлежащим пересмотру, но Энно было нелепо, неловко, непривычно в этом мирном - замирённом - городе; в городе, где было слишком много мальчишек со злыми глазами, усталых, все еще ждущих писем и новостей женщин и отставных военных - таких, как он сам.
“Взлет-посадка”, и хрип в наушниках, и надсадный вой сбоящего двигателя - все это было только вчера. Фьеро ди Альбар была тесна весенняя Мельчиора.
Любовный роман? Черт с ним... пусть будет любовный роман...
* баир - коньяк
** далла - джезва
“...вышло так, что сэн Майрэ, сын лорда Себрейна, охотился в тех краях, и ночь застала его на побережье. Начинался шторм, но люди его отыскали славное место в скалах, где не гас костер и злые лезвия ветра разбивались о гранитный козырек; охотники пили горячее вино, весело врали о странах, где ни один из них не бывал, и о дичи, которой ни один из них не видел, и на краткий миг сэну Майрэ в грохоте разбивающихся о скалы волн почудился обрывок песни.
Майрэ Альмендра, доблестный сэн, слава турниров и гордость своего отца, был пьян о ту пору. Хуже того - он был почти пьян; вино утолило его осторожность, умалило обычную холодность его расчета, а смех друзей в одночасье сделал непереносимой тоску, с которой сэн Майрэ появился на свет. С давних пор его тоска, как белый тростник, что питается солью и солнцем, росла вместе с ним, и мало кто знал о ней. Говорят, прокляла его отца ведьма из Къэто Рохо. А еще говорят, матушка его в юности зналась с Холодным народом...”
Споткнулся, едва не выронив книжку, выправился - и с некоторым недоумением огляделся: с чего бы его занесло в эти глухие места? Уж не привычка, в самом деле - он мало бывал в этой части парка, в самом дальнем его закоулке. Случалось, на этих тихих полянах и по сей день горячие головы выясняли, чья правда удержится на острие ножа, а чья - соскользнет. Точнее... Энно тряхнул головой, возвращая себя к реальности.
Какие, к черту, горячие головы?
Энриссе Райнер, бывший капитан Пятой и бывший же командир Второй, сильно сомневался, что в ближайшее время кому-то захочется тратить силы на такую чушь.
Хотя... потянуло же его читать любовный роман?
Вокруг обтекали сладким весенним соком серебристые клены и бархатные лейские липы, ветер трогал безлистные еще ветви буйно разросшегося царфатского жасмина. Еще месяц - и всё будет в темно-алых, пламенно-ярких цветах.
Словно и не было ничего...
Снега здесь было больше, он хрустел и рассыпался под сапогами; дорожку Энно находил всё больше чутьем и смутной памятью, и когда очередной поворот вывел его не к озеру, а к беседке, за которой начиналась аллея принцессы Констансы, не удивился.
Удивился другому: сумрачная аллея пестрела выцветшими от непогоды и старости, но еще не утратившими веселости павильонами: карусели с алыми и белыми деревянными лошадками, с морскими змеями и рыбами, с обычными сиденьями, к которым полагалось пристегиваться узким, на тяжелом железном карабине, ремешком. Чуть дальше виднелся высокий шест с зонтиком-распоркой на самом верху; когда такой шест раскручивался, свисавшие с распорки сиденья на длинных прочных цепях разлетались во все стороны и, гудя ветром в звеньях, крутились высоко-высоко, почти задевая кроны деревьев... Недоверчиво усмехаясь своим детским воспоминаниям, Энно подошел ближе.
Железная калитка, через которую полагалось пропускать посетителей по очереди, была закрыта на внушительного вида висячий замок. Невысокую оградку, конечно, ничто не мешало попросту перешагнуть, но зачем? Что изменится? Ему давно не семь лет, чтобы неистово клянчить у фьеры Марии “еще один разочек, вот только один-совсем-единственный”...
- М’эстро смотрит или м’эстро катается? - насмешливо спросили его сзади.
А?..
По-лейски смуглый, тонкокостный и светловолосый мужчина - не старый еще, но какой-то болезненно перекошенный, словно подвернул когда-то ногу, да так и не выправил, - щурясь, смотрел на Энно. Молчал, ждал ответа на заданный в шутку вопрос.
- А что... - неуверенно удивился Энриссе Райнер, - работает?
- Ясноморе, работает, - хмыкнул тот.
- А чего ж закрыто?..
- Так нету никого, чего зря аппарат гонять?
- А...
Энно оглянулся через плечо на “Солнышко”, почувствовал себя идиотом...
- И что, можно?
- Можно, отчего нельзя. Три сестино. Так что, запускать?
- Запускайте, - Энно зашарил по карманам в поисках мелочи, а смотритель уже скрылся в деревянной будке с полосатым верхом.
В недрах железного паука что-то глухо скрежетнуло, леец выбрался из своего логова и, все так же припадая на правую ногу, подошел и отомкнул замок.
- Проходите, фьеро.
Фьеро. Рассмотрел перстень? Да какая разница...
Энно повертел в руках книжку, сунул во внутренний карман куртки и протянул смотрителю бумажку в четыре сесты: меньше не нашлось.
- Это ж сколько вас катать? - хмыкнул тот, расправляя и складывая деньги. - Сколько сдачи давать?
- Не надо сдачи, - отмахнулся Энно и зашагал по крупитчатому снегу к ближайшему сиденью.
Сел, повозился с отсыревшим ремнем, застегнул карабин.
Сухой металлический щелчок отозвался болезненно-ярким, детским предвкушением; в тот же миг вся железная громада “Солнышка” толчком стронулась с места, качнулась, застыла - и начала медленно, со скрежетом раскручиваться.
В лицо ударил сырой и холодный весенний ветер, и отчего-то разом стало легче.
“...петляющей в скалах тропой он спустился к самому морю, что умеряло свою страсть, разбиваясь о гряду отдаленных утесов, но даже усмиренное, бросалось на скалы с яростью стаи гончих.
Там он остановился, глядя на вспененную воду, где могучие, как туры, водяные валы сшибались лбами в ловушке мелководья, и искал знака о том, как ему поступить.
Он был добрым сыном, сэн Майрэ.
Но не лежало его сердце к дочери лорда Альмы Корморана, с которой он был сговорен в знак прекращения давней вражды.
Говорили, что она добрая девушка и станет хорошей хозяйкой. Говорили, что у нее темно-золотые косы, в которые она вплетает жемчужные нити. Еще говорили, что два ее брата рассорились с отцом оттого, что тот выдает Рут за Майрэ из Миндального ущелья...”
Ветер упруго бил в лицо, холодными струйками разбивал на пряди волосы; впервые за последние несколько месяцев было почти хорошо - спокойно и пусто. Энриссе Райнер, второй сын Райнера Майри ди Альбар, думал о рыцаре с хорошим, правильным именем, о том, как тот нес по тропе девицу с русалочьими косами, которую море швырнуло ему под ноги вперемешку с обломками рыбачьей лодки, о том, что там, на обороте страницы, докуда он еще не дочитал, они непременно встретятся глазами и полюбят друг друга - и было спокойно и пусто, словно выдуло из него и дым, и чад, и хрип в наушниках.
И бессильную ярость.
И черную гниль бесславной капитуляции.
И даже кислый привкус пренебрежительного почтения, с каким смотрел сквозь Энно тот подтянутый хлыщ в форме Кептрийской Республики...
- ...фьеро Энриссе! Фьеро Энриссе!
Сентио?
И как только отыскал?..
Бездумную лень прогнала шевельнувшаяся тревога: если Вессенти - вон как раз добежал до ограды и что-то объясняет смотрителю - так спешил... не случилось ли чего?
Леец тем временем кивнул и по-крабьи шустро уковылял в свою будку; стремительная сила, что держала сиденье вровень с древесными кронами, пошла на убыль, потом сильно тряхнуло - и вскоре под ногами замелькал рыхлый полупрозрачный снег в темных оспинах грязи.
- Сентио? - въевшаяся в кости привычка заставила подтянуться и расправить плечи, а мерзкий холодок уже вползал под ребра уверенностью: случилось.
- Фьеро Энриссе... - пазанте запнулся было, но тут же продолжил. - Ваш отец... Его Величество...
- Что? - выдохнул Энно.
- В Сент-Илли. Сердце.
Черт.
- Ты на машине? Где?
- Взял вашего “ланнера”, у фонтанов стоит.
Так какого хера мы все еще здесь?!
Энно медленно выдохнул, принуждая себя держаться ровно.
- Идем.
На похороны - скромные тихие похороны, отец был бы доволен: только близкие и друзья; он никогда не любил толпу - не пришел Бартеломе. Не пришел и никого не прислал, и только по завершению ритуала к могиле подошли Алесси и Кресенте, его пазантес: положили венок и двумя тихими тенями просочились поближе к Ее Величеству фьере Иселье.
- Сеньор просит прощения, м’рэйна.
- С ним все благополучно.
- Сломалась машина.
Где-то в глубине души шевельнула плавниками чешуйчатая туша дурного предчувствия: пазантес старшего брата врали. Врали очень осторожно, со всем почтением, но...
Матушка, вне всяких сомнений, слышала это вранье не хуже него и только кивнула, ничем не выказывая ни тревоги, ни недовольства:
- Энриссе, Мариан, проводите меня. Алесси, вы тоже - окажите мне такую любезность.
- Как вам будет угодно, м’рэйна, - поклонился пазанте.
Темно-серый - никаких знаков отличия - “ланнер” сглотнул четырех пассажиров, клацнул дверцами и мягко покатил по тихой аллее прочь от Каса-дель-Аргенти. Лаково-черная машина охраны шла следом.
- Я вас слушаю, Алесси, - нарушила молчание фьера Иселья, когда машина выкатилась с шуршащей гравием парковой дороги на гладкое полотно шоссе и увеличила скорость.
Лессио перестал изучать игру света в своем перстне и поднял взгляд:
- Машину обстреляли, м’рейна. Сеньор не пострадал. Зацепило м’эстро Руи, сейчас он, наверное, в больнице уже.
- Вы не врете мне, Алесси?
- Ни в коем случае, м’рейна. У сеньора ссадина на лбу и голова болит, он не хотел появляться в таком виде в Каса-дель-Аргенти.
- И где он сейчас?
- У м’эстры Мэлла.
Морщинка меж бровей Ее Величества стала заметнее.
- Ясно.
...и еще ясно, что к сыну она не поедет, как бы ни гнала ее тревога за Ломе.
Не к Марите Мэлла. Королевы не наносят визиты шлюхам, если только тех не приютила богадельня.
Случайность? Расчет?
Лессио же сидел ровно и смотрел прямо, соперничая в сем высоком искусстве с котом своей старшей сестры.
- 2 -
2.
“Только под утро очнулась та, которую веселые друзья сэна Майрэ за глаза окрестили Морским подарком. Очнулась, но слишком была слаба, чтобы говорить громко, и добрый сэн сам склонился к ее тихим, как шелест рассветного прибоя, словам.
В этот же час тяжелое предчувствие - счастья ли, беды ли или вовсе перелома судьбы - жгучим лезвием вошло в его душу и рассекло ее надвое, потому что смертные глупы, глухи и боязливы и не умеют различать голос своего сердца. Оттого и мечутся всю жизнь, взыскуя счастья и редко его находя. Оттого и ломают мир под себя, и себя ломают, но и тогда не бывает им покоя.
Не был сэн Майрэ ни глуп, ни боязлив, но был он рыцарем и сыном рыцаря: не учили его смотреть - и видеть, слушать - и слышать. Не знал он, что за боль с ним случилась и отчего ему страшно и весело от взгляда ее глаз - темных, как провалы в минувшую ночь. Словно и не глаза - колодцы с черной водой, раненая звезда на самом дне истекает серебряной кровью...
- Никак и верно русалку вы принесли, мессен? - засмеялся его оруженосец, приходившийся ему молочным братом...”
- Что читаешь? - на страницы легла тень; Ли наклонилась, пробегая глазами строчки.
Энно протянул ей потрепанную книгу.
Куртка, в которой сборник случайно приехал в Маэда Кано, успела повидать митинг на Старой площади, случайные ночевки у друзей, в поездах и дешевых гостиницах, потом, когда совсем прижало, ехала в небольшой спортивной сумке в кузове старенького грузовика, который, подпрыгивая на каждом ухабе и позвякивая, плелся проселочными дорогами от поселка к поселку в сторону гор. Там, в горах, ее надолго забыли все в той же сумке - очень уж приметная, темно-алая. Разве что цветка боярышника на рукаве недостает...
Эспину* - белую эспину! - предложила Арацели; Энно так и не собрался спросить, это случайность - боярышник здесь рос повсеместно - или намеренная отсылка к древней истории.
Герб семьи теперь казался насмешкой: белый крест на красном так и реял над Каса-дель-Арройо, ничуть не выцветая оттого, что на троне, поставленном вместо разбитого отцовского кресла в Карнатакском зале, сидит фьеро Витторио, троюродный дядя королевы... скотина самодовольная.
А сама фьера Иселья отчего-то не покидает стен Каса-дель-Аргенти.
- Любовный роман. Купил на барахолке, случайно.
- Ты? Читаешь любовный роман? - Ли засмеялась. - Неужто Витторио удар хватил?..
- Твои бы слова... - проворчал Энно, поднимаясь.
Сюда, в ущелье, выходило сразу несколько пещер из тех, что змеиными тропами сплетались в глубине гор, а буки и клены надежно скрывали от взгляда сверху не только людей, но и вросшие в склоны небольшие домики.
Кое-кто жил и в пещерах - тех, что поближе к свежему воздуху, - но поваляться в тени Трех кленов в часы досуга выбирались все равно.
- Дай полистать, не могу уже без чтива.
- Бери. А как же твои драгоценные... эти... бактерии?
- Не трави душу, летчик. Вечером верну.
Энриссе проводил ее взглядом - высокая, гибкая, как хлыст; буйная вьющаяся грива небрежно перехвачена ярким золотисто-зеленым платком... канийская кровь, и родня по обеим линиям - либо из Граати, либо отсюда же, из Эик.
Это кто еще кому душу травит...
* эспина - белый цветок боярышника на алом поле, эмблема Актарнийского королевского дома в период 1532-1610. Избрана Эссенти ди Альбар как альтернатива родовому гербу. Обратный вариант - алый цветок на белом поле - зовется орийской или красной эспиной и является гербом рода Ория.
- В книжке-то что потом было? - Вессенти, за неделю истомившийся ждать, когда ему снимут швы, перевернулся на спину, осторожно вытягивая посеченную осколками ногу, и заложил руки за голову.
Погоды стояли летние, так что отлеживался он попросту под серо-зеленым армейским тентом, натянутым между деревьями. Всю пользу, какую можно было принести, не делая при этом по мнению м’эстры Алиссандры глупостей - то есть, почти не сходя с места и не поднимая ничего тяжелее ножа, - он уже принес и теперь маялся от безделья.
Арацели неловко - левой рукой, правая забинтована по самые кончики пальцев - потянулась к своей сумке, брошенной тут же, откинула клапан.
Зашелестела страницами.
- На чем там мы остановились?
- Он помолвку разорвал и у них война. Про войну почти дочитали, там к нему эта... Рута пришла.
- А... да.
“- Три брата было у меня, славный сэн, - она не вставала с колен и не поднимала взгляда, а Майрэ Альмендра смотрел на ту, что не стала его женой, и тяжелее воротного колеса было его молчание. - Первого увела Плясунья, второго - немирье. Пощади третьего, славный сэн, заклинаю тебя. Возьми всё, что хочешь. Возьми всё, что у нас осталось. Возьми меня рабой в свой дом, если будет на то твоя прихоть. Пощади Эмрио...
- Встань, Рут... Встань, - он поднял женщину, усадил на мягкие подушки, налил горячего вина в ее кубок. - Не плачь. Не трону я твоего брата, хотя и говорит он дурно обо мне. Об одном тебя спросить хочу, Рут Корморан. Истинно ли не хранишь гнева обо мне, что не сменяли мы серебро на золото?
- Пусть мне вовек не отыскать родного берега, если в том хоть малым обманула я тебя, сэн Майрэ. Не в обиде. Была бы тебе сестрой, но родству не бывать меж нами.”
- Аукнется ему этот младшенький, зуб даю, - хмыкнул Сентио.
- Надо было грохнуть, - Арацели разгладила заломленную страницу, глянула зло, искоса; вынужденное бездействие ее раздражало. - И вообще...
- Ли!.. Эй, Ли! Ползи сюда, немочь увечная!.. - жизнерадостно окликнули ее с крыши крайнего домика.
Тао, едва различимая сквозь буйный кустарник, призывно размахивала каким-то маленьким белым листочком.
Неужели новости?..
- Подклеил бы книжку, - бросила Арацели через плечо, уже покидая поляну. - Развалится.
Сентио полистал оставленный ему сборник, задумчиво поскреб в затылке и сел читать дальше. Хотя подклеить - оно, конечно, нужно....
Вечером, непременно.
“Буен и несдержан был третий сын лорда Корморана, сэн Эмерис: злой в драке, щедрый с друзьями, веселый на пиру. Жгучей яростью исполнился он и, бранясь, метался по отведенным ему комнатам, когда узнал, что сестра вымолила его жизнь у сэна Майрэ. И когда пришла она его проведать, ударил ее по лицу и кричал, проклиная тот день, когда ей вздумалось честью заплатить за его, Эмериса, жизнь.”
- Вот мудак-то, - пробормотал Сентио.
Попытался разгладить помятую страницу и дал себе мысленный зарок непременно, непременно подклеить: сеньор вернется, а его книга в таком виде, как будто ею все олени Маэда Кано подтирались.
“Три раза с тех пор приезжал сэн Майрэ в Нуаву; первый - когда развязалось старое немирье, второй - когда умер старый лорд Себрейн. Третий раз приехал он на исходе осени, в один из серых дней ожидания непогоды.
- В Соленую плешь ушла, утром еще, добрый сэн, - как ни старался старый Берто приветить высокого гостя, а легко говорить о дочери не мог: не ладили они.
Всем, всем взяла девка: и собой хороша, и пляшет - глаз не отвести, и хозяйка славная, и травы знает, в помощи никому не откажет... Но посмотрит порой - и тяжелеет сердце, камнем в груди оборачивается: плещется на дне колодцев стылая черная вода, обмерзает на седых камнях соленым льдистым кружевом.
Порченая девка - идет по соседям давний шепот. Порченая, да перестарок - кому же охота нелюдь за себя брать?
Поднялся лорд Альмендра тропой, что вилась краем обрыва и выводила на ровные, словно раковины морских гребешков, солончаковые пустоши - одна над другой. Полынью и солянкой заросли они; в жаркие дни солнце вытапливало нежную горечь травяных соков, поило ею ветер с моря, а сейчас земля пахла солью и сыростью.
Четыре пустоши оставил он позади, а как вышел на пятую, морской ветер ударил ему в спину, дергая полы котты и перебирая по волоску убранные под витой кожаный шнур волосы.
Здесь ветер всегда ходил вольно.
Там, в зарослях солянки - тонкие белесые ветки, сплетаясь, скрыли бы и всадника - была широкая, поросшая белым тростником ложбина. Воды, что наполняла ее с зимними дождями, хватало до начала лета, а по берегам росли травы, за которыми, бывало, и из дальних селений приходили.
Приметная - не взгляду, памяти - тропа огибала кустарник, унизанный твердыми золотистыми ягодами, ныряла под нависающие аркой ветви и выводила к приметному плоскому камню.
Сегодня на нем стоял ее короб для трав, а рядом ждала и она сама, пряча руки под расшитой шерстяной накидкой, и в узоре белых цветов по краю серой ткани Майрэ почудился отсвет надежды.
- Ициар...
- Не надо, добрый сэн, - приветливая ее улыбка была чиста и холодна, как ручей, текущий с ледника. - Я не принесу тебе счастья.
Он не спорил.
Даже если она права - разве счастья искал он?
Рядом с ней, с ледяными колодцами ее глаз, с нежным равнодушием ее улыбки, с извечной прохладой ее рук - теряла голос привычная его тоска, замолкал неслышный для других шепот.
- Пусть так.
- Моя родня не даст тебе ни дня покоя, добрый сэн.
- Пусть так, - улыбнулся он, зная, что она права.
- Твои рыцари будут злословить за твоей спиной, добрый сэн.
- Пусть так, - вздохнул он, зная, что и теперь она права.
- Твои соседи скажут, что ты променял золото на соленый плавник, добрый сэн.
- Пусть.
- Я не люблю тебя, Майрэ Альмендра.
- Я знаю.
- Отчего тогда?
Бродит по верхнему морю ветер о десяти стеклянных клинках.
Нет для него ставень, нет стен. Не трогает он тяжелых складок полога, не студит горячее вино в кубке, не гасит огня.
Он входит в дом, как тайная возлюбленная - никого не тревожа, ни о чем не спрашивая, и только сердце различает его невесомый шаг, тяжелеет и бьется реже.
И переспевшим гранатом валится наискосок под ребра: остры стеклянные лезвия, верна направившая их рука...
- Ты не предашь меня, Ициар.
- Может да, а может и нет, добрый сэн. Если так, отчего бы тебе не жениться на оруженосце? И не предаст тебя вовек, и влюблен.
Не знал сэн Майрэ имени своей тоске; знал только, что Ициар из Нуавы - сестра ее.
А где одну взяли, второй места нет.
- Я люблю тебя. Я никогда тебя не обижу. Будь моей женой.”
- Летит...
Венцесси бросил карты и поднялся посмотреть, следом за ним из-под маскировочной сетки вылез и Даница Квето.
Стрекот мотора уверенно приближался, и оба механика сдвинулись поглубже в тень.
- Наши все дома, - молодой джерс деловито перекинул “шмеля” под руку; Венци хмыкнул - соглашаясь и сомневаясь одновременно.
Кто бы там не стрекотал, очень уж уверенно он заходил на точку.
Самолет вынырнул аккурат из-за зеленой кучерявой макушки Бурундука-старшего, держась так низко, что мог бы зацепить брюхом кроны; развернулся...
- Тихо, - Венци, вглядываясь в приближающийся “воладор”*, положил ладонь на ствол взятого наизготовку “шмеля”**; Дани недоуменно посмотрел на старшего, но автомат опустил.
Из-под сетки в тень раскидистого красного клена выскочил - фартук в масле, в руке “рейдора”***, - Рино Таммард.
- Что за...
Самолет сделал круг над поляной, покачал крыльями, потом снова сделал круг и пошел на посадку; подкатил к прикрывающей вход сетке, заглушил мотор.
Пилот откинул крышку “фонаря” и выбрался на борт, сдирая шлем.
- Вылазь, приехали, - он повернулся к покинувшему укрытие Санторино, приветственно помахал рукой, спрыгнул вниз. - Глянь, какую птичку сторговал. Двухместную, а? Она еще и кусается, красота!
- Ты бы хоть предупреждал, командир, - хмыкнул тот.
Из кабины тем временем вылез сначала оливково-зеленый Алесси, а следом - какой-то щуплый подросток, бледный до синевы. Даже, кажется, корни светло-русых волос сиреневым взялись.
- А я предупреждал, - Энно посмотрел на приятеля с недоумением. - Я крыльями покачал? Покачал. Что вам еще, кирпич с шифровкой?..
- На крыльях не написано, кто там ими качает, - проворчал Венцесси, проводя ладонью по гладкому сине-серому боку.
- Кирпича не было. Вон разве что его можно было выкинуть, - Энно кивнул в сторону сидящего на траве подростка; тот, похоже, не услышал.
И вообще, его мало что волновало в бренном мире.
- А это вообще что такое? - полюбопытствовал Рино, пока механики, сняв защитную сетку, заталкивали машину в пещеру-ангар.
Следом за ними ушел и Алесси, которому неуемное чувство долга мешало посидеть и выдохнуть.
- Это “Лиса-четыре”. Пришлось спешно снимать. Нашумели мы там.
- Это - Лиса? - засмеялся Таммард. - Мыша это, а не лиса. Чего это он у тебя такой синенький?
- А я знаю? Шли как по ниточке, - командир, в момент упарившись на солнцепеке, расстегнул куртку и пожаловался. - Жрать охота. Последние сутки - на одном кешире.
- Так идем, у нас и сыр есть, и мясо. Сноп чеснока только утром надрал. С хлебом хуже, но каких-нибудь сухарей наскребем. Эй, Мыша снулая! Ты, ты, к тебе обращаюсь. Пойдем, пока голову не напекло.
* Воладор А-51.1 и Воладор А-51.2 - истребитель/разведчик на базе Воладора А-9, первая в мире модель реактивного самолета, пущенного в серийное производство. Разработан КБ “Азуцена” под патронажем Актарнийского королевского дома. Одноместный и двухместный, вооружение - 2х30мм или 4х30мм “Труэно-67”. Было выпущено всего 26 машин, составивших эскадрилью “Ллиро”; хотя по своим летным качествам они превосходили самолеты противника, но переломить ход войны уже не могли и по итогам капитуляции были сняты с производства. Через два года в процессе перехода на новые источники энергии был сконструирован, испытан и пущен в производство Воладор А-54.
Воладор А-51 - поршневой аналог, прямой предшественник А-51.1 и А-51.2.
** шмель - автоматический карабин Шмель-18 калибра 7.62 мм. Широко распространенное оружие стрелкового типа, впоследствии послужил основой для создания целого семейства стрелкового оружия различных калибров.
*** рейдора - самозарядный пистолет РДР-32, калибр 9 мм. Разработан в Илике Найером Ларге.
“На первый день зимы сладили свадьбу - негромкую и неяркую, как мелкий зимний дождь, что сыпал и сыпал вторую седьмицу подряд, сшивая уходящие в соленую воду камни и мелкую волну притихшего прибоя с низким серым небом.
Говорили, что невеста ведьма и приворожила владетеля Миндального ущелья. А еще говорили, что невеста - высокой крови: мало ли кому выпадает случайная любовь, и лордам порой доводится ночевать в рыбацких хижинах.
А еще говорили, что Холодный народ отпел душу Ициар из Нуавы и вложил на опустевшее место осколок соленого льда.
Но так или иначе - в Альмендре появилась новая хозяйка, и жизнь дома, вскипевшая от известия о свадьбе, постепенно вошла в новое русло, не слишком отличающееся от старого. Ициар не меняла порядки, не приближала одних и не отдаляла других. Она не искала развлечений, ей не нужна была свита.
Но - шептались женщины дома - тяжел был взгляд вчерашней рыбачки. Тяжел и холоден. Словно и не смертной крови она, а плоть от плоти зимнего моря.
Оттого и говорили – вполголоса, с оглядкой - о привороте: ничьи ласки, кроме объятий его ледяной русалки, более не влекли сэна Майрэ. И многие с грустью вспоминали ласковую госпожу Рут, что пришла к лорду в начале лета и пять месяцев прожила в покоях на втором этаже, прежде чем умереть родами.
Ничего не сказал лорд, когда ему принесли золотоволосого ребенка: не признал, не отказался. Но приказал заботиться со всем тщанием, чтобы ни в чем не было у мальчика нужды.
Гадали люди: как-то поведет себя молодая хозяйка?
Не захочет ли отослать, не станет ли попрекать мужа?
Гадали многие, не угадал никто.
Разве что Дора, кормилица, подслушивая у двери, когда лорд и леди Альмендра стояли у колыбели, слышала, как негромко о чем-то спрашивала Ициар - и так же негромко отвечал ей сэн Майрэ. А потом тихо смеялся - так, что тепло становилось на сердце. Смеха же Ициар никто в замке не слышал, и лишь только изредка видели улыбку - неяркую и холодную, как зимний вечер за стенами дома.”
- Простите, сеньор...
- М?.. - Энно поднял взгляд от книги. - Чего тебе, отрада дней моих?.. и ночей моих?
Леджио покраснел.
Он еще не свыкся с новым для себя статусом оруженосца Его Высочества принца Энриссе и, обращаясь к сеньору, то и дело заливался краской, как робкая девица, которую энергичная мамочка выдала замуж за собственного любовника.
- М'эстра Марита. Она просила вас зайти к ней.
В исполнении автора просьба звучала несколько иначе, но Аледжи самочинно смягчил обороты, опустив “бездельника”, “полировать жопу” и “дело поинтереснее, чем трахать песчанок”.
Особенно - последнее.
Сеньор посмотрел на вестника с сомнением, круто замешаным на послеобеденной лени, но гамак соизволил покинуть; потянулся до хруста в суставах, сунул книжку во внутренний карман и ушел.
Аледжи диа Рута, с недавних пор окликаемый как Песчанка, не без облегчения выдохнул. Он очень старался не быть обузой, но пока что ему слишком часто мерещились неудачи на этом тернистом пути.
- 3 -
3.
- ...Витторио? - от глухой ненависти перехватывало горло. - Наших голубок?! За треть цены?! Да он выхлопа не стоит!.. Сучья порода...
Ладонь Бартеломе на плече пригибала к столешнице, нестерпимо хотелось ее сбросить, разбить стол, расшибить в кровь кулаки, чтобы хотя бы боль отрезвила, дала вдохнуть.
Полчаса назад Энно влетел под своды штабной пещеры, еще от поворота заслышав глуховатый, неистребимо властный голос, а в следующую минуту так с разгона и влетел в объятия старшего брата. Ломе пошатнулся, но на ногах устоял и сам на радостях едва не открутил младшему голову.
А потом стал рассказывать - о делах дома, о которых запертые в горах имели крайне смутное представление, и о том, что творится в мире.
- Остенстад пока держится, даже хотели купить в Сикласе* какие-то самолеты. Своих им едва хватает дыры затыкать.
- Да какие в Сикласе самолеты, - Энно, насмотревшийся еще в учебке на нелепые образчики сикласской авиации, только рукой махнул. - Где-то сейчас наши птички...
А Ломе взял и сказал - где.
В Лэ, где-то на одном из закрытых аэродромов.
Изучают их там.
И только ладонь старшего не давала теперь сорваться, выплеснуть стоящее под горлом бешенство пополам с ревностью.
- Будь он проклят, - кое-как продышавшись, процедил Энно, - подстилка кептрийская... Как ему там, под Легером**? Не душновато? Я бы... спросил при случае...
- Ну и как я тебя куда-то отпущу? Такого вот? - брат разжал хватку на плече, оперся о столешницу. - Ты же себя в руках не держишь.
Тяжелые веки, круги под глазами, резкие - много резче, чем каких-то два года назад - черты лица... Ломе давно не выпадала возможность как следует выспаться.
А некоторые в это время здесь бока в гамаке пролеживают, книжки читают...
Укол был болезненным.
- Чушь, - вскинул голову Энно и поторопился переменить тему. - И что ты мне уготовил?
- Я тебя продал за три медяка и волшебную ракушку, - улыбнулся брат.
- В рабство? - засмеялся тот. - На тридцать лет, три года и три дня?
- Надеюсь, нет, - устало вздохнул Бартеломе и сел, придвинув к столу табурет. - Поедешь в Остенстад, крепить ряды обороны.
- В смысле?
По мнению Энно, крепить там что-то имело смысл полтора-два года назад, а не сейчас, когда Вестерстад потерян, пробка на перешейке, которую они всей страной держат, как протекающую плотину, того гляди вылетит, а побережье усердно грызут флот и авиация.
- Им нужны люди. Инструкторы. Через полгода, если их раньше не сожрут, им подкинут техники - а летать уже сейчас некому. Так что запродал я тебя.
- Всех брать? - Энно прошелся до стены и обратно, прикидывая, скольких сможет собрать.
Навскидку выходило не больше двух сотен.
В лучшем случае.
- Всех.
Бывший командир эскадрильи “Ллиро” вздохнул.
- Надеюсь, ты знаешь, что делаешь. Как ты здесь будешь, ты подумал?
- Я продержусь.
...держаться - мало.
- Ладно, как скажешь, - согласие получилось тяжеловатым, но радость от подобного поворота была бы насквозь фальшивой. - Как нам ехать? Когда? И что у них сейчас с машинами?
Брат кивнул на вскрытый пакет на краю стола.
- Здесь всё. Изучай. Разбуди, как закончишь.
* Сиххалас, он же - Сикласс в диалектах гэльско-абрийской языковой семьи. Крупное государство в восточной оконечности материка, олигархическая государственная система. На данный момент является закрытой страной.
** Гоэ Легер - Президент Совета Кептрийской Демократической Республики.
Шальная мысль одолжить транспорт у противника посетила Энно на четвертый час споров о том, как же все-таки вольнонаемным актарнийским специалистам добраться до места службы. Бартеломе сидел, оперевшись спиной о ствол одного из Трех кленов, и рассеянно слушал прения: то ли уже что-то решил, но хотел выслушать всех, то ли не мог выбрать из множества равно сомнительных вариантов. Сонно моргал, щурясь на жаркое солнце, пробивающееся через плотные лиственные заслоны, и казался неимоверно чужим на этом аукционе авантюр.
- Давайте сначала, - безнадежно сказал Энно и стряхнул мусор с разложенной прямо на земле карты. - Вот здесь, - он обвел обширный участок между северной оконечностью Маэда Кано и границей с Джерсой, - у нас теперь три лейских аэродрома. Сидят уютно, бояться им там, в общем, некого. Машины новые, на вот этом, - он потыкал пальцем в неприметный участок дальше всего от побережья, на самой границе со Степью, - вообще экспериментальные. Нам они не нужны, черт их знает, до чего они там доэкспериментировались.
- Так, - кивнул Рино.
- Вот здесь и здесь, - еще две неприметных ямки в матерчатой карте, - стоят обычные Хеледонии, новые.
-На “искорке”, - дополнила Арацели.
Она едва не водила по карте носом, растянувшись на земле и подперев кулаками подбородок.
- Ага. Машин достаточно на обоих, но этот, - Энно потыкал в ближайший к горам, - лучше охраняется.
- А с того вас проще перехватить, если что, - Микеле Сентела, командир одной из диверсионных групп, поморщился.
Оно и понятно - времени на подготовку мало, расчеты все на коленке, зато промах может встать так дорого, что похоронит всякую надежду. Чему уж тут радоваться...
- А штаб мы накрыть можем, чтобы они за веревочку дернуть не успели? Или на одном нашумим - на другом услышат?
Теперь уже над картой навис Микеле. Остальные старались не лезть и громко не комментировать.
- Думать надо, - заключил он.
На языке осторожного джерса - по женской линии, конечно, но кровь все равно чувствуется, - это означало “да”. Потому что безнадежные идеи он резал сходу.
- Готовьте операцию, - проснулся Бартеломе; посмотрел на окружающих взглядом только что разбуженного человека, тряхнул головой - то ли кивнул, то ли пытался так привести мысли в порядок. - Микеле, вы старший. В помощь берите кого угодно, особенно этих двоих.
Глава актарнийского Сопротивления махнул в сторону Энриссе и Санторино; Рино немедленно сделался ленивым и таким благодушным, что Энно пожалел об отсутствии под рукой лимона или недозрелого апельсина.
- За лётную часть отвечает Энриссе, - брат перевел взгляд на него, Энно кивнул.
“Любили люди сэна Майрэ и оттого часто печалились за него: морскую деву взял за себя лорд Альмендра. Зимнюю нелюдь.
Нет ей дела до того, что любит ее лорд - превыше Господа и всех небес, хотя и грех это. О том лишь думает, чем бы русалку свою порадовать, повеселить. Охоты забросил; сэн Игерн сына просватал, на праздник звал - не поехал. Торговый караван приходил - янтаря, бирюзы и шелка скупил без меры: накидки, платья шить. Только и улыбнулась - да так, словно посреди лета ветром с Полуночного моря повеяло, - и ушла травы свои перебирать.
Хотя, если уж по правде, хороши у нее зелья - раны затягиваются, жар унимается. Торговец зимой был, костяные и серебряные вещицы привозил; чудом душа в теле удержалась, пока добрался до тепла - так его ветер с моря прихватил. Выходила его леди; лекарь, что при торговце был, только охал да причитал по-бабьи, и толку с него вовсе не было. Или, было дело, прибежала как-то в замок дочка Панчо Ломаного, что в шторм о камни расшибся. Помогла ему леди, выправился. По сей день в море ходит.
Говорили: ведьма.
Соглашались: ведьма - да всё наша, высокой крови.
Горевали: ледяная нелюдь.
А в Длинном доме, где жили верные Дома, об Ициар из Нуавы обычно молчали даже в хмельном угаре. Потому что недостойно это - ненавидеть вчерашнюю рыбачку за то, что ни пьяным, ни трезвым не можешь выдержать ее взгляда. Вдвойне же недостойно - и сболтнуть страшно, засмеют! - любить супругу своего лорда; без памяти, безоглядно... так же, как любит ее твой лорд. ”
Беспокойство глодало Аледжи хуже, чем морская вода - выстроенные на берегу песчаные крепости. Того гляди, вовсе ничего не останется.
И, что самое неприятное, повод был весомым: сеньор собирался, дело - по слухам - было серьезнее некуда, при этом брать Песчанку с собой фьеро Энриссе вроде как и не думал.
А в книге, за которую Аледжи схватился, чтобы сгладить уныние от неуловимости сеньора, оруженосец лорда ехал к ведьме за счастьем для своего сэна, предлагая в уплату и деньги, и службу, и смеялась над ним ведьма.
И обращала в крылана, слепнущего днем и незаметного во мраке.
Поучительно, кто бы спорил.
Четыре цитры-восьмидесятки накрыли приземистое здание штаба так плотно, что ребята Микеле, пошедшие законопачивать выходы из казарм и чистить периметр, на пылающее здание даже не оглядывались: в огненных фьеннес на службе Лэ здесь никто не верил.
Летчики ждали.
Наконец, пошла отмашка: на поле и в ангарах чисто; парни бегом рванули к ночующим под чехлами машинам.
Лейские “ласточки”, в отличие от знакомых “воладоров”, строились двухместными, и крышка фонаря не откидывалась, а сдвигалась...
...и управление непривычное; разобрался, впрочем, без труда.
...и времени на прогрев нужно совсем немного - меньше, чем другим их собратьям по двигателю.
...и кажется, что слушается - с половины касания.
Энно оглянулся.
Близился рассвет, аэродром с пылающим зданием штаба стремительно уходил назад и вниз, а следом уже тянулись, едва различимые на фоне светлеющего неба, силуэты других “ласточек”.
- 4 -
4.
“Приметили как-то люди сэна Майрэ, что, вроде бы, по душе их леди рыбки яркие, что в пруду плещутся, и все гадали, как бы получше ей угодить - а с нею и своему лорду.
А весной прошел слух, что Старый Хорхе из Фуэнте Мьело крепил сеть железными крючками, да унес его сеть злой северный шторм, а как успокоилось море - вынес ее прибой на дальний мыс, а в ней била хвостом морская чуда. Взяли люди дома Альмендра бочку побольше да покрепче, поставили на телегу с обитыми железом колесами и поехали торговать у Старого Хорхе его чуду морскую, пока тот ее вовсе не уморил.
А старик и рад: что ему чуда? К ней и не подступиться толком: плавники что бритвы, в пасти зубы акульи в шесть рядов, махнет хвостом раз-другой - без руки, а то и без головы останешься.
Серебра, правда, взял немало: мол, сеть его дорого стоит, а чуда морская - вдесятеро.
Выпустили ее в пруд, возле которого леди шить любила, обвели берега железной цепью, малый ручеек, что в море сбегал, решеткой перегородили.
А как пришла к пруду Ициар - встала нечисть морская во весь рост, выплеснулась из воды, лиловые плавники веерами растопырила, ощерилась. Шипит, злится, хвостом волну поднимает - а леди посмотрела-посмотрела, да как рассмеется негромко.
- Принесите, - говорит, - медовых колобков, что утром напекли.
Не поняли поначалу, к чему ей сласти понадобились - не слишком-то молодая хозяйка их любила, - но перечить не стали. Бегом обернулись.
И то сказать: хозяйка смеется - уже диво небывалое; а уж как хозяин, на нее глядя, улыбается!
Взяла Ициар пару колобков, один сразу кинула - чуда морская прямо на лету подхватила, только зубы страшные клацнули. А второй - сэн Майрэ аж побледнел - на руке протянула.
- Я тебе не враг, - тихо сказала она. - Не я на тебя сеть ставила, не моей волей тебя пленили. Если не затаишь зла и не причинишь никому здесь вреда - каждое утро будут тебе медовые колобки. Или другие сладости. Хочешь?
Примолкла чуда, задумалась, опустила веера плавников.
Потом - люди и ахнуть не успели - качнулась на своем хвосте, подхватила с ладони лакомство.”
Небо над бывшим Полуостровом - белое. Уж на что привычны к жаре уроженцы Актарне - всё равно тяжело, да и сыро здесь. Вечером куртку снаружи забудешь - утром ее выжимать можно.
А если не торопиться выжимать - через полчаса сама высохнет, до прожаренного хруста. Вот только с бумагой так не всегда получается: приходится разлеплять склеившиеся листы, раскладывать, прижимать камнями, чтоб не разнесло ветром.
Энно с сомнением потрогал влажную обложку книги, вздохнул и принялся осторожно разделять страницы; сборник, трудами Сентио подклеенный и обзаведшийся клеенчатой обложкой, обнаружился в сумке уже в Остенстад и постепенно начал казаться чем-то вроде талисмана.
Горячий ветер желтоватую старую бумагу сушил отлично, Энно только подозревал, что книга теперь пропахнет не столько вяленой на корню травой аэродрома, сколько неистребимым парфюмом авиационного бензина.
Это же только “ласточки” на лейской искре летают - и отлично летают, будем честны! если бы еще не эта их подзарядка! - а всем прочим приходится поставлять горючку. И хорошо, что ее пока достаточно.
Сырые теплые ночи сменялись раскаленными днями; вечером даже не роса - мелкая водяная взвесь повисала в воздухе, просачиваясь повсюду. А с рассветом солнце прожаривало каждый пятачок так, что над бетонкой вставало дрожащее марево, как над сковородой. И ветер начинал нести с лётного поля мелкую сухую пыль.
Энно подумал о небольшом горном озере - пятнадцать минут “ласточке”! - к юго-востоку от базы и только вздохнул: приходилось блюсти многотонную репутацию человека, в немалой степени ответственного за весь этот детский сад. Один раз смотаешься - на следующий день вся база встанет на крыло и полетит плескаться. И техников с собой возьмут, заботливые ребята...
Он поворошил сохнущие страницы, положил раскрытую книгу на широкий пень, оставшийся от какого-то грабобука - в ботанике, тем более здешней, Энно даже не пытался разобраться, - и придавил обложку с обеих сторон увесистыми булыжниками. Ветер тут же принялся листать предложенную литературу.
...Солнце потихоньку сползало за рыхлую линию горного хребта, отделяющего их долину от моря, когда самолет коснулся колесами бетонки, добежал до отметки и дисциплинированно замер. Мэтт Витстад заглушил мотор, сдвинул крышку фонаря и - не удержался - бросил испытующий взгляд на инструктора, за весь полет так и не притронувшегося к своему штурвалу. Тот одобрительно кивнул - молодец, вылезай уже, - и спрыгнул на землю. Потянулся, разминая ноющие мышцы, расстегнул лётную куртку - и замер, глядя на закатное солнце.
Черт!
- Сентио, - благо, пазанте уже подбежал и явно катал на языке какой-то дурацкий вопрос, - займись машиной, я сейчас.
Книжка, чертова книжка! Промокнет опять нахрен!
Мэтт проводил непонимающим взглядом легенду актарнийской авиации, удаляющуюся с аэродрома с редкостно несолидной скоростью, и посмотрел на подошедшего техника.
- Что это он?
- Черт его знает, - пожал плечами привычный ко многому Вессенти. - Может, свидание кому назначил...
Мэтт фыркнул, но сдержался и ржать не стал, хотя назначать свидания на много оун вокруг можно было разве что горным марам.*
Или курсантам - но этого греха за старшим по летной части доселе не замечали.
* мары - на территории Федерации Эрде (Остенстад и Вестенстад) - то же самое, что фьеннес в Актарне. Условно говоря, Народ Холмов.
“Незаметно, в больших и малых заботах, минул год.
Чуда морская все так же жила в пруду, не причиняя никому в доме зла, а Ициар каждое утро приходила баловать ее сладостями: когда медовые коржики, когда пироги ягодные, когда - колобки ореховые.
Редкой лакомкой змеищща морская оказалась.
Ну а по вечерам ее, понятное дело, рыбой кормили: прямо корзину из свежего улова на берег ставили и смотрели, как она глотает скумбрию одну за другой, словно ребенок - сушеную вишню.
И никто во всем доме не знал о том, как в одну из тихих ночей поздней весны спустилась Ициар к пруду.
Спустилась, ни от кого не таясь, но никем не замеченная, подошла к самой цепи и тихо запела, как пела каждый день за шитьем в выстроенной тут же беседке. Плеснула в ответ темная ночная вода; молодая луна окатила жемчужным сиянием покатые плечи и высокую маленькую грудь, гибкую змеиную талию и округлые бедра, которым позавидовала бы и дочь сэна Игерна, первая в этих краях красавица и плясунья. Встала по колено в воде - то ли дитя, дочь морского царя, то ли невеста перед брачным ложем, когда сброшены одежды и только забытый венок алмазной росой мерцает на волосах.
- Ты хорошо поешь, - засмеялась чуда морская; свела узкие ладони серебряной чашей, блеснул лунный свет, наполняя чашу крупным жемчугом. - Хочешь, одарю?
- Ты тоже хорошо поешь, - улыбнулась Ициар, не двинувшись с места. - Хочешь, отпущу тебя на волю?
- И чего ты за это попросишь, маленькая смертная?
- Ты трижды придешь на мой зов и исполнишь мою просьбу.
- Зачем так сложно? - запела-засмеялась морская дева. - Хоть сейчас я засыплю твой сад жемчугом и перламутром. Разомкни цепи.
Молчала Ициар, нежна и холодна была ее улыбка, как свет молодой луны.
- Хочешь - корабль, груженый шелком и парчой? - чуть тише спросила та, не дождавшись ответа. - Хочешь сундуки с драгоценным серебряным мехом? Я знаю, вы его любите.
Неподвижно стояла Ициар, словно не ей обещали королевские сокровища.
Молчала.
- Хочешь, - прошептала пленница, и качнулась у нее за спиной черная, подобно угольному маслу, пелена волос, - я принесу тебе камни, каких еще не видел свет - прозрачные, как вода, темные и жаркие, как кровь? Золотые узорные браслеты, подвески? Венцы, что дарили королевам? Хочешь?..
Ничего не ответила Ициар, и тогда вздохнула морская дева, как ребенок, которому нельзя плакать.
- Будь по-твоему, маленькая смертная. Трижды позовешь, трижды я приду и исполню, чего бы ты ни пожелала. Отпусти меня.
- Тебе придется мне довериться. Я не могу разомкнуть цепи, не могу выдернуть решетку из донного ила - на то нужны сильные руки.
- Ты хочешь меня обмануть! - зашипела морская змея, метнулась от берега до берега, поднимая волну - и вновь застыла перед Ициар, и вновь потекли во вспененную воду прохладные черные пряди волос.
- Тебе придется мне довериться. Я перенесу тебя.
- Если ты обманешь меня...
Упало с головы Ициар темное покрывало, когда переступала она протянутую по берегу цепь, и засияли ее высоко сколотые гребнями косы, как живое ясное серебро.
- Разве я хоть раз обманула тебя?
- Ни разу... - тихо согласилась морская дева, и от холодных ее ладоней промокло платье на плечах Ициар.
...А наутро весь замок только и говорил, что об исчезновении чуды морской: разводили руками знающие люди, осмотрели каждое звено цепи, каждый прут, что перегораживал илистое дно ручья.
И только сэн Майрэ словно бы вовсе не удивился - улыбнулся и сказал не искать виновных.”
Бормотание мотора легкого “жаворонка”* дежурные расслышали за миг до того, как самолет вынырнул из стремительно густеющих сумерек, зато крик “почта!” разнесся, казалось, по всему аэродрому. Кто-то из дежурных уже спешно зажигал посадочные огни.
Энно отложил книгу и через плечо посмотрел на пазанте.
- Долго еще?
Не то, чтобы ему было неприятно так лежать и лениться - отнюдь, и даже больно уже не было, - но сейчас же кто-нибудь непременно вломится, а старший инструктор тут... в неуставном виде.
- Да хоть сию минуту, - охотно откликнулся Сентио. - Только хорошо бы еще повторить. Попозже?
- Отчего бы нет? - Энно нетерпеливо шевельнул плечами; пазанте оставил попытки как следует размять сеньору заклинившую еще со вчерашнего вечера спину и подал рубашку.
В дверь постучали.
Тьфу.
Энриссе Райнер, который только-только застегнул левую манжету, с некоторой досадой подумал, что вот такие подтянутые молодые офицеры во всем блеске и глянце отчего-то попадаются ему именно в те минуты жизни, когда он сам либо пьян, либо с похмелья, либо не проснулся и оттого встрепан и полуодет, либо еще какая нелепость приключилась.
- Старший лейтенант Рэндалл Баркер, с пакетом для полковника Апплскога, - козырнул курьер. - Мне сказали, он в отсутствии.
- Полковник Гиомаре Рьеса, заведующий летной частью, - представился Энно тем именем, которое значилось в его документах. - Вольно, гарде**. Алдер*** будет завтра вечером, можете отдать мне или подождать его.
- Не могу ждать, энванаре**** полковник, - мальчик наконец моргнул. - Получите и распишитесь...
* Сангларк-23, легкий пассажирский моноплан. Широко использовался для доставки малых грузов в труднодоступные районы.
** гарде - общее вежливое обращение к военнослужащему на территории королевства Актарне, Кептрийской Демократической Республики и Республики Дамита.
*** алдер - старший по званию. Используется как для обозначения, так и для обращений.
**** энванаре - гражданин, общее обращение на территории Федерации Эрде.
- Скверно...
Они устроились прямо на жесткой траве: Энно - вольно растянувшись навзничь и глядя в безоблачное небо, с которого уже почти скатилось белое солнечное яблоко, Рино - привалившись к дереву, обкусывая хвойную веточку, Райнио Каносо - полулежа, опираясь на локоть и гоняя короткими тычками взад-вперед пустую жестяную кружку. Должен был подойти еще Сентио - но его, должно быть, задержал его хвост: три стажера-механика, самому старшему послезавтра исполнится семнадцать.
Война детей...
Временами при взгляде на этот молодняк с непросохшими от молока губами, Энно остро ощущал себя стариком.
- Скверно, - согласился Таммард, щурясь на заходящее солнце.
Вчера Энно передал Мэтью Апплскогу пакет; тот вскрыл, пробежал глазами первый лист предписаний и безнадежно выругался.
Лётное училище снимали на фронт.
Актарнийским специалистам, у которых в контракте особо оговаривалось неучастие в боевых действиях, предоставлялся транспорт до Данскида, юго-восточной точки Федерации, оттуда - морем.
Вот и дождались...
И здесь не Актарне. Здесь все будет много, много хуже.
Остенстад стоит насмерть и готов воевать до последнего сопляка.
Сопляки - по крайней мере, те, которых он учил - были счастливы.
Они уже давно дневали и ночевали под радиоприемником; черная коробка с динамиком что ни день сообщала все более безрадостные известия: потерян Бренскид, линия фронта сместилась под Керк и Сансберг, сдали Салтмарк...
Сопляки считали дни до выпуска, младшие отчаянно завидовали старшим, опасаясь не успеть.
- Я не буду отговаривать тех, кто захочет остаться, - от слов в горле оставалась сухая накипь.
Рино и Райнио молча, понимающе кивнули.
Мерзкая штука - вкус поражения. Мерзкая, въедливая.
Слишком, слишком памятная - Энно не мог осуждать тех, кто решит пойти до конца.
Сам бы остался, чего уж там.
Но дома Бартеломе, который все еще как-то держится; дома - набравшая обороты мельница войны, которая из партизанской вот-вот станет гражданской.
Их ждут дома.
- Сколько у нас времени? - Каносо оставил в покое злосчастную кружку и сел ровно; достал расческу, распустил забранные под резинку волосы, принялся выбирать из них мелкий мусор.
Когда Энно собирал своих - и тех, в ком мог быть уверен, - он не ждал, что Каносо откликнется. Отличный летчик, начинавший еще в Малую войну, Эурайне Хаэди Тамо был комиссован шарахнувшей по аэродрому бомбой за полгода до капитуляции, вернулся в свою Марьесу и устроился в Университет преподавать гэльский - благо, за недостатком кадров брали не по корочкам, а по данным.
Так и не остриг своей уже тогда почти девичьей гривы, изрядно вылинявшей в седину после контузии. Помнится, хорошо набравшийся Сехио еще шутил, что с укреплением лейско-кептрийской дружбы обет Каносо рискует стать нерушимым, а его коса - русалочьей. У Энно аж кулаки зачесались тогда, а Райнио - ничего, усмехнулся только, сказал - “посмотрим...” И потом, после двухминутного телефонного разговора - бросил всё, приехал.
Солнце почти заползло за гору и теперь золотой нитью окаймляло вершину.
- На всё - три недели.
Рино присвистнул.
- М-да, - мрачно согласился Райнио. - Крепко их прижало. Данскид, значит...
Окончание - в комментах.
@темы: бумага с буковками
-
-
12.05.2011 в 18:49Можно еще?
-
-
12.05.2011 в 20:16Спасибо за стимул
-
-
16.06.2011 в 13:23-
-
16.06.2011 в 13:23-
-
16.06.2011 в 13:43но где мое "спасибо"?
-
-
16.06.2011 в 19:45-
-
17.06.2011 в 10:08Ну...