/письма из далекой провинции/

Уже неделю как снег. Замело дороги,
и мерзнет тушь (я ее разбавляю чаем).
И всю неделю приходит, ложится в ноги
лесная кошка с угольными плечами,

с мохнатым пятнистым брюхом и с рыжей мордой.
Ложится и спит себе, словно бы так и нужно.
Всегда полагал их породой и злой, и гордой —
но, видно, не греет гордость в такую стужу.

А может, меня сочли подходящей грелкой
и оттого снисходительно-терпеливы.
Еще вчера поутру приходила белка —
уволокла четыре медовых сливы:

сплошной разор, убыток и недостача!
Нет, пятую я отобрал. Да, достал из пасти.
Ругалась очень. Сейчас, вон, по крыше скачет,
опять украла что-то — наверно, сласти

у принца или придворных.
Я здесь отшельник,
ученый, колдун и нечисть (скажи, подходит?) —
и всякий придворный дрожащий в шелках бездельник
хоть раз да пришел поплакаться о погоде.

Подарки дарят, зовут — кто в семью, кто в гости.
Сулят чины, предсказуемы до озноба.
Вот генерал приходил, впрозелень от злости.
За ним — сановник. Льстил.
В общем, к гуям. Оба.

Гуляю, завел знакомства в кагале местных —
и тоже ноют, ты не поверишь! Ну хоть по делу.
Принес им риса и груш, запеченных в тесте —
так той же ночью стихло и потеплело.

Долину вовсе засыпало — не по крыши,
но где-нибудь по перила по крайней мере.
Про императорский двор ничего не слышно,
в бегах — по слухам. Невелика потеря:

вконец допек Сын Неба своей заботой
что подданных, что родню. А соседей — втрое.
Тут впору небо благодарить: погода
всем обеспечила месяца два покоя.

Тринадцать принцев, каждый — с хвостом из свиты.
Правитель — каждый, с юности, с колыбели...
Один не участвует в плясках вокруг корыта:
сбежал от нянек и спит, вон, в моей постели.