легенда о Горьком озере
В незапамятные давние времена, когда в мире было больше чудесного, чем сейчас, началась эта история. Случилось так, что обитатели Полых холмов, которых люди именовали "фаэри", решили навсегда оставить смертный мир – двери в Страну фаэри грозили вот-вот закрыться, и Тропа между миром людей и их миром становилась все более зыбкой, подобно исчезающему туману над водой.
Лишь один из них, единственный сын и наследник короля фаэри, отказался уйти со своим народом, потому что был в то время влюблен и любим, но избранницей его – небывалое дело! – стала смертная. Великой была их любовь, и даже угроза вечного одиночества не смогла заставить его покинуть возлюбленную, хотя и многие любившие его упрекали его, и мать его, плача, просила изменить свое решение. Но такова была его судьба, и он предвидел, что великую цену придется ему заплатить за свою любовь – и был согласен на нее, сколь бы ни горька была она.
Когда же настал день – и Дверь была готова закрыться за последними уходящими, мать его, обладавшая мудрым сердцем и даром предвиденья, сказала ему:
- Ты выбрал свою дорогу, сын. За несколько лет смертного счастья ты заплатишь вечностью одиночества. Этот мир слишком стар. Смертные быстро живут и быстро умирают, не успев ощутить тяжесть земного праха на своих плечах. Но для тебя забвения не будет, и потому я плачу о тебе. Помни – пройдут века, и Дверь на краткий миг вновь будет открыта, и я буду ждать тебя у порога.
Прошли годы смертного счастья принца фаэри. Возлюбленная его умерла во время страшного мора, захватившего страну, не прожив даже отмеренный людям срок, и он похоронил ее. Тогда свет померк для него – и он бросился на меч рядом с ее могилой, не желая жить без нее и не помня себя от отчаяния.
Но Смерть не смогла открыть ему Дверь домой, и дух его воплотился в смертном младенце. Ребенок с раннего детства отличался от прочих и словами, и поступками, и образом мыслей. Когда же воспоминания о прошлом полностью вернулись к нему, он отправился бродить по свету, надеясь хоть так избыть тоску и отчаяние.
Он много путешествовал, прожил долгую по человеческим меркам жизнь и однажды, уснув в пути под кустом боярышника, не проснулся. На следующий день какие-то странники похоронили тело старика в неглубокой могиле, но ему уже не было до этого никакого дела. А через девять месяцев у одной мельничихи родился ребенок, чей взгляд, слишком ясный и холодный для младенца, смущал родню до того, что по округе пошли разговоры о подменыше. Мельничиха только отмахивалась, ребенок подрастал и однажды, когда ему пора было выбирать профессию, оставил дом мельника, увязавшись за странствующим певцом...
Шли годы, и прах мира все больше давил на его плечи, не убывая, но лишь возрастая с каждым прожитым днем. И однажды настал час, когда он понял, что иная Тропа, тропа безумия, уже вьется под его ногами. Тогда он испугался. Будучи уже вновь стариком, он опять отправился в путь – без цели, почти без сил, лишь с той надеждой, что дорога поможет ему сохранить рассудок. В этом странствии он мало что замечал вокруг – лица тех, кто его гнал от дверей, и тех, кто делился с ним хлебом, немногим различались в его сознании. Очнулся от морока он в лесу, не помня дороги, приведшей его сюда. Лес был старым, но светлым: солнце превращало высокие корабельные сосны в янтарные струны, и ветра почти не было, и горьковато пахли бурые и зеленые мхи, царским ковром устилавшие землю. Впереди виднелся просвет между деревьями, и, пойдя туда, он вскоре оказался на берегу небольшого лесного озера.
Казалось, с того момента, как мир смертных проснулся на заре своей жизни, нога человека не ступала на эти берега, и водная гладь, не нарушаемая ни водяным цветком, ни плывущей веткой, ни ветром, была чиста и неподвижна, как драгоценное зеркало зеленоватого стекла.
Почувствовав жажду, фаэри подошел к воде и, зачерпнув, отпил. Сладкой она была на вкус и ледяной, словно питали озеро горные родники – те самые, что в родстве с холодной красотой снежных цветов. И вдруг он почувствовал, что тяготившее его отчаяние словно бы чуть смягчилось.
И тогда он оставил на берегу свою одежду и, очертя голову, нырнул в воду. Ледяная вода ожгла его тело - так же, как отчаяние и боль доселе жгли его сердце, но когда он, едва не утонув, выбрался на берег и подошел к своей одежде, то вдруг осознал, что прах мира больше не давит на его плечи. И он засмеялся так, как не смеялся с тех времен, когда он был счастлив, а мир вокруг него – юн.
Одевшись, он поблагодарил озеро, чьи объятия смыли его тоску и горечь, и зашагал прочь, возвращаясь к людям.
Тянулись века. Он сменил множество обликов, каждый раз возрождаясь после смерти в новом теле. Но теперь всякий раз, когда груз его тоски и боли становился невыносимым для души, он возвращался к заповедному озеру, и ледяные воды забирали себе его отчаяние. И всякий раз, как он приходил, он замечал на поверхности озера новый цветок – всегда только один.
Пришел и тот час, когда он увидел, что цветов стало уже совсем много, и они, подобно резной раме, окаймляют озеро вдоль всего берега. Непохожие на обычные лилии, они распускали серебристо-жемчужные стреловидные лепестки лишь в часы утренних и вечерних сумерек - когда-то очень давно именно в это время можно было пройти Тропой, что связывала смертный мир со Страной Фаэри.
И в их узоре осталось место только для одного цветка.
Ту ночь он провел на берегу, глядя на звезды, сияющие сквозь древесные кроны, а незадолго до рассвета увидел, как последний цветок, появившийся за ночь, медленно ракрывает свой мерцающий венчик. То, чего он ждал многие века, наконец, случилось – Дверь была открыла и Тропа, туманом проходящая над гладью воды, ждала его.
Так он покинул мир смертных, заплатив свою великую цену за сделанный некогда выбор, и больше ничего не известно о его дальнейшей судьбе.
Но в глубине леса осталось странное озеро, чья ледяная вода была теперь горька, как сожаления о несбывшемся. И в душах тех немногих, кому доводилось после пить из него, поселялась негромкая и негасимая тоска, для которой нет имени ни в одном из смертных языков.